В один из дождливых дней они бесцельно катались на автомобиле по Булонскому лесу, радуясь, что им удалось сбежать и они никого не встретят на этих пустынных, мокрых аллеях. Стояла осень; было слышно, как по окнам бьют тяжелые капли холодного, неугомонного октябрьского дождя. Время от времени шофер останавливался и вопросительно смотрел на Макса, пожимая плечами. Макс нетерпеливо стучал по окну со словами:
— Езжайте дальше. Езжайте куда угодно.
Автомобиль снова трогался, порой увязая в грязи аллей, предназначенных для верховой езды. Вскоре они переехали Сену и оказались за городом; через открытые окна проникал горький свежий запах. Словно в каком-то кошмаре Элен смотрела на сидящего рядом с ней мужчину, который говорил с ней сквозь слезы. Он внушал ей жалость и неприязнь одновременно.
— Элен, ты должна понять меня... Я больше не могу так жить. Мы никогда не говорили о ней, — сказал он, не называя имени своей любовницы. — То, что я делаю, — омерзительно... Нам лучше поговорить откровенно раз и навсегда, чтобы покончить с этим... Ты... ты ведь уже давно знаешь о нашей связи, не так ли?
— Ах Господи, — сказала она, пожимая плечами, — вам же не приходило в голову, что даже ребенку надо быть либо слепым, либо слабоумным, чтобы не догадаться.
— Ты веришь, что в таких случаях думают о детях? — воскликнул он, и Элен вновь увидела усталое, презрительное выражение на его лице; она почувствовала, как в сердце всколыхнулась былая ненависть.
— Я прекрасно знаю, что о детях никогда не думают... — прошептала она.
— Но разве об этом речь? Сейчас речь о тебе, женщине, которую я люблю, и о другой женщине, которую я любил, искренне любил... Последние месяцы я живу в каком-то беспросветном кошмаре... Мне кажется, я начинаю приходить в себя. Теперь я понимаю, до какой степени был жалок, отвратителен... Точнее, я понимал и прежде, но ничего не мог с собой поделать, я тебя слишком крепко любил, я просто сошел с ума, — говорил он глухим голосом, — но я так больше не могу, я сделался противен сам себе...
— Вы обманывали моего отца на протяжении долгих лет без всяких угрызений совести, — со злостью ответила она.
— Твоего отца? А ты знаешь, что у него на уме? Кому-нибудь когда-нибудь удалось понять, что он думает? Не обольщайся, и ты не понимаешь. Лично я никогда не смог разгадать, что ему на самом деле известно... Элен, если бы ты только захотела...
— Тогда что? — воскликнула она, вырывая руку, которую он прижал к своей пылающей щеке.
