Самоваров поставил бутылку на стол. Ему было противно и тошно. Глеб тут же налил в стакан, какие в заведении «Кучум» полагались для минеральной воды, и с отвращением, меленькими глоточками, выпил. На блюдце рядом с бутылкой темнели какие-то огурчики, но Глеб на них даже не посмотрел, а налил снова. «Без закуски. Голливуд, Голливуд, — подумал Самоваров. — Теперь от него толку не будет». Стало очень скучно.
— Это он?
Теперь Самоварову задали вопрос в лоб. А он ни на какие вопросы отвечать не собирался. Он-то уже устремился душою домой, к привычной своей и такой уютной жизни, к своему музею, к своим самоварам, которые вторую неделю пылятся в пустой квартире и отражают пузатыми и ребристыми бочками не умиленное хозяйское лицо, а только раздутый или поломанный серебром или медью (в каждом боку свой) прямоугольник окошка. Где это все? Зачем он застрял в этом дрянном городишке? Хотя бы до вокзала, до Анниной комнаты с кроватью добраться поскорее! Но нет, только он направился к выходу из красного кучумовского зала, провожаемый камланием группы в мехах и энергичным стриптизом, как высунулись откуда-то кучумовские вежливые атлеты и тихими конторскими голосами попросили пройти к Андрею Андреевичу. Самоваров остановился и подумал. Не драться же с атлетами! Но и отчитываться перед ханом (он ведь наверняка отчета ждет!) не хотелось. Нет, он не нанимался! Он вольный мебельщик! Впрочем, поговорить можно. Свинья Мумозин ведь ничего так и не заплатил; так пусть хоть Кучумов на него надавит!
Самоваров приготовился к продолжительной дипломатической беседе, но Андрей Андреевич — он так же, как и в прошлый раз, посиживал за ужином в своей директорской (ханской) ложе — сразу спросил в лоб:
— Это он?
И кивнул вниз, в зал. Самоваров не знал, там ли до сих пор Глеб или нет, но понял, что именно его имеет в виду господин Кучумов. Хан, как всегда, был спокоен и весом, но Самоварову показалось, что потемнел он лицом, поскучнел, и даже галстук вроде съехал немного набок, и пиджак не слишком элегантно расстегнут — обрисовывается круглыми складочками могучее ханское брюхо.
— Он, значит…
Андрей Андреевич шумно вздохнул и пропустил стопочку. В его маленьких, широко поставленных глазах — нечеловечески умных, такие бывают у слонов или у китов — слезилась застарелая грусть.
Ниоткуда возникший официант ловко поставил на стоявший перед Самоваровым прибор тарелку с мясом, налил в стопочку на две трети водки из графина и исчез.
