Медведица проговорила осуждающе:
— Заврался, Графф. Я что-то не пойму: при чем тут наши пролетарии, если чудит китайский капиталист?
Графф глубоко вздохнул и потянулся. Он ничего не ответил, но ответил весь его насмешливый вид: «Что с тобой спорить, Медведица!».
Насколько он любил физкультуру, настолько же презирал грубую, не тренированную физическую силу. А тут могучая сила заключалась к тому же в женском теле. В этом было даже нечто оскорбительное.
— Товарищ Графф не согласен, — сказала Вера. — Он подражает американцам. Те ни за что не признают тебя человеком, если у тебя другой цвет кожи.
Графф хотел съязвить. Однако ничего не придумал, пожал плечами и сказал только:
— Вот странно, в нашей бригаде знаменитая силачка Матюшина, а бригада в хвосте.
— Да и ты, удалец, в той же бригаде.
— Ну, что я? После вашего поединка с извозчиком цена мне два ноля с запятой.
— Какого поединка с извозчиком? — спросила Вера.
— Понравился, знай, нашим. Полгода прошло, все помнят.
— История цирковая, — сказал Краснов. — Везет Матюшина на извозчике своего пьяненького мужа. Извозчик, едучи по пустырю, надумал: «Мужик пьян, на бабу что смотреть? Обчищу седоков». Слез с козел, вынул из-под облучка молоток, подступил к Матюшиной и говорит: «Кошелек или жизнь!»
— Какой тебе кошелек нужно? — заворковала Матюшина и положила свои ручки на кушак извозчика.
Тот было подумал: обнять, знать, хочет бабочка с перепугу, откупиться лаской. Не успел это он ухмыльнуться, как отделился от земли и полетел на телеграфный столб, а от столба рикошетом в канаву. Так потом товарищ Матюшина самолично до самого дома правила конем и доставила своего заснувшего супруга в полной целости.
— Тяжелая атлетика, — вздохнул Графф. — Вам, мамаша, надо было бы хорошую школу пройти, вы могли бы и как гиревик выступать.
— Сладкая была бы жизнь. Стояла бы и, знай, подбрасывала гири. Нет уж, спаси и сохрани!
— Мало вы понимаете, — с сожалением сказал Графф.
— Мало, да свое.
В пять часов открыли производственное совещание в небольшой поперечной долине — старом батальонном плацу, а теперь арене заводских футболистов.
Нижнюю большую долину, куда впадали все поперечные распадки и где раскинулся ипподром, со всех сторон, кроме западной, замыкали горы. На западе лежала бухта, в этот час похожая на шелк. На севере, над Рабочей слободкой, вздулись пепельные облака. Они напоминали второй горный хребет, недосягаемый и заманчивый. Оттуда, с севера, с цветущих уссурийских равнин, от тайги, в которой сейчас цвели черемуха и шиповник, тянуло душистым теплом.
