– Крепись, Остросаблин! – говорил ему замполит капитан-лейтенант Слоников – Ты подумай, как тебе повезло, что инквизицию отменили! А то, представляешь, попалась бы иезуитам твоя папка с эскизами, и – на шашлык! А они его всегда пережаривали до угольев!
– И чего страшного? Ну, обменялись парой плюх, подумаешь! Синяки украшают мужчину!» – успокаивали его друзья – сослуживцы. А сейчас он умело и старательно загрунтовывал зеленой краской лист фанеры под цвет уголкового отражателя, в просторечье – «уголка».
– Остросаблин, а ты из самой Одессы? – спросил его кто-то из электриков.
– А что?
– Да ты просто первый встреченный мной одессит, который не еврей!
– Тогда половинный!
– А это как?
– Очень просто, у меня только мать – еврейка. Так что ты встретил лишь половину не-еврея!
– Ну, извини, я ничего такого…
– Все нормально, ибо еврей – это не ругательство, это положительная характеристика!
– Ты бы, Котов и сам догадаться бы мог! – вмешался Петрюк, наблюдавший за нами.
– Как это?
– Да он тебе вопросом на вопрос каждый раз отвечает!
Из своего камбуза, насыщенного парами горячей пищи, как черт из недр вулкана, вылез кок классической профкомплекции – круглый, румяный, добродушно улыбающийся и жмурящийся на вечернее солнце, как откормленный, довольный сытой жизнью, кот. Он, с видимым наслаждением, вытирал свое потное лицо белым «разовым» полотенцем, как грешник, выскользнувший на время из ворот ада.
– Варенуха, дай кружечку компота, ананасовый компот – моя слабость!
– Ни, Остросаблин, та это у всих слабость, а у меня – норма!
– А ну принеси сюда компот и угости всех – вмешался Петрюк, – а не то я тебе твою собственную норму урежу – вона, гляньте, добрые люди, рожа – то, скоро уже треснет, а что я тогда твоей маме скажу? Доброжелатели говорят, что она, в смысле твоя довольная морда, уже в «амбразуру» камбузной двери не помещается!
– Та ни, товарищ старший мичман, врут завистники! Нагло клевещут! – искренне возмутился кок: – Еще иногда выглядываю! И в коже на лице есть еще место для роста! – и кок смешно оттянул щеку, демонстрируя, что кожа на его лице вполне может еще некоторое время выдерживать такую сытую жизнь.
– Товарищ старший мичман – заговорщицки подмигнул Остросаблин, пусть этот Ламме Гудзак ест себе от пуза! Вот танкер с припасами еще раз опоздает на пару дней – мы его заколем, зажарим, съедим, а на акул спишем!
– Нет, Остросаблин, да Бог с тобой! Да где же я тебе такую акулу-то найду в Средиземном море, в которую поместится наш Варенуха? Таких здесь не бывает, одни заморыши! Так и будет он за нами вечно числиться – на балансе. И хрен его когда спишешь… – деланно возмутился Петрюк.
