Настя сидела на кухне в уголочке, и Самоваров даже не сразу ее узнал. Волосы она причесала гладко-гладко, зато густо и неаккуратно накрасила губы. Оранжевая помада очень не шла к ее бледному лицу. Надо же, почти дурнушкой стала.
— Настя… — Самоваров запнулся, потому что не знал, как с ней говорить. Не выдавать же, в самом деле, Валериковы глупости. Она глядела стеклянно-холодно. — Настя! Давайте поговорим о вчерашнем вечере, вернее, о вчерашней ночи…
— Я не знаю ничего… — оборвала она с досадой.
— Зато я знаю. Постарайтесь не раздражаться и выслушайте, это в ваших интересах. Дело в том, что вас видели выходящей ночью из мастерской.
— Ну, конечно, Елпидин шпионил, — брезгливо сморщилась она.
— Нет, не то. Вас видели другие люди, и они при случае не будут вас щадить, как это наверняка сделает Валера. Припомните вчерашнее…
— Не хочу!..
Настя опустила голову. Вот и все. Значит, не зря она боялась. Весь этот ужас всплыл, и уже не спрячешься. Надо будет врать, потому что правда, которую теперь знает только она, слишком унизительна и гадка. Странно, что этот мебельщик, кажется, сочувствует ей. Лицо у него доброе, желтое. И старомодные усы. Сейчас усов не заводят. Ему, наверное, все сорок лет. И… тому тоже было что-то за сорок. Больше уже не будет. Он умер. Там, в мастерской, где этот мертвый, остался ее чистый холст, где она уже не напишет никогда свечку.
— Настя! — позвал ее Самоваров; так окликают заснувшего. — Настя, этот разговор только между нами; каждое сказанное здесь слово здесь же и умрет и нигде не повторится. Это не только для вас важно. Еще один человек, вы понимаете, кто… Не отмахивайтесь! Нам бы всем надо поддержать друг друга. Страшно, но все-таки спрошу прямо: это вы сделали?
— Нет, — просто ответила она.
— Но когда же вы в таком случае были в мастерской? Ведь поздно? И Игорь Сергеевич был тогда еще жив?
— Жив, жив! Не мучайте меня. Я ушла около двенадцати. Потом здесь, в Доме, часы били — все не в лад, но именно двенадцать раз. Вы мне не верите? Я рассказала бы… Но сейчас не могу… Лучше потом…
Она закуталась в курточку и постаралась заслонить воротником безобразно накрашенный рот. Вид у нее был жалкий. Самоваров осторожно вышел и почти столкнулся с Покатаевым. Тот стоял, подставив под струю, бившую из водосточной трубы, ногу в резиновом сапоге.
— Прошелся немного вокруг дома. Тошно здесь, — сказал Покатаев. — И небезопасно. Не-без-опасно! Ага, вот и Егорка! Слушай, старая лодка у тебя на берегу, смотрю, совсем сгнила. Забросил рыбалку?
