Самоваров стоял у Дома под навесом, смотрел, как по краю крыши перебегают и срываются капли, и собирался с духом. Уже четыре часа, скоро темнеть начнет. Итак, третья попытка вырваться в мир…
Он вызвал из своей избушки Валерика и сказал строго:
— Поручение тебе очень важное. Быстренько пойдешь по большой дороге на станцию. Позвонишь в Афонино, в милицию, и в город. Вот тебе телефоны. Эти — моего друга из угрозыска, рабочий и домашний, а этот — Слепцова, охранника Семенова. Расскажешь потолковее, что тут у нас произошло. Пойдешь один.
— А Егор? Вы же говорили, мы вместе пойдем… Чтобы не так боязно…
— Егор мне тут нужен.
— Вы его подозреваете?
— Нет, не подозреваю.
— Значит, вы знаете, кто… это сделал?
— Знаю.
— Это… это не?..
— Она здесь ни при чем. Иди и не бойся. Больше неожиданностей не будет.
Валерик чуть не вприпрыжку побежал с горки к Ярилиным воротам, к мостику. Из сарайчика выскочил обескураженный Егор.
— Дядя Коля! Куда он? Без меня?
Самоваров затолкал его обратно, усадил на кровать.
— Чего орешь? Говорил же — не высовываться. Все! Финита этой комедии. Настя сейчас пойдет в Дом, а ты по наружной лестнице взберись наверх. Да, и ружье возьми.
У Егора округлились глаза и удивленной трубочкой сложился пухлый рот.
— Рот закрой, — скомандовал Самоваров. — Соберись. Дело серьезное, страшное. Сядь с ружьем наверху, у двери на внутреннюю лестницу, и слушай. Смотри, не засни! Если я тебя позову, выбегай, делай вид, что целишься. Только, ради Бога, не стрельни сдуру. Запомнил? Довольно будет и твоего мужественного вида.
Изумление Егора сменилось пылким интересом. Он согласно мотал головой, получая указания, и от нетерпения ерзал на лоскутном одеяле.
— Вы его нашли? — тихо спросила Настя. — Кто?
— Скоро все узнаешь. Шагай в «прiемную», устройся где-нибудь в уголке не слишком заметно и сиди. А ты, — Самоваров повернулся к Егору, — мухой наверх!
Егор сорвался с места и помчался к Дому такой хорошей, легкой, пригибистой рысью, что Самоваров невольно им залюбовался.
В Доме было темновато. Валька протопила печку, но уютнее не стало. Старые вещи уже не казались затейливыми и веселыми, они даже стали вроде крупнее — недовольная угрюмая толпа, мебельная богадельня. Настя ушла за шифоньер и заскрипела стулом, Самоваров уселся на полосатую оттоманку. Покатаев дремал в своем кресле. Оксана все так же покоилась на кровати, в ее руках сновала маникюрная пилочка. Даже Валька, всегда предпочитавшая кухню, уселась за рояль, поближе к печке. Самоваров знал: она торчала тут, чтобы никто ничего не стащил. И не из верности Кузнецову, точнее, его памяти, а из презрения к его гостям.
