Сейчас она улыбнулась, сходила на кухню и принесла мне стакан холодного пива, словно разгадав мое желание. Вот такой была моя Алиса.
День близился к концу; мы сидели за столом и ели. Я проглядел вечернюю прессу, принесенную Алисой из города. Все оставалось по-прежнему. Полиция продолжала надеяться, что преступник вскоре окажется в ее руках. Подобное двусмысленное утверждение меня рассмешило: они имеют в виду меня или кого-нибудь еще? Я прочитал в газете показания шофера Сусанны. Записав его адрес в блокнот, подумал, что это заявление не больно-то интересное, хотя…
Около девяти вечера, прослушав по радио последние новости, я решил выйти. Проверив «люгер», надел шляпу. Алиса стояла в дверях.
— Отговаривать тебя, конечно, бессмысленно, — сказала она.
Я улыбнулся, потому что она предвосхитила мой ответ.
— Ты права. Это пустая трата времени.
— Береги себя, дорогой, — прошептала она.
— Ты все еще поёшь в «Сьерре»? — спросил я, лишь для того, чтобы что-то сказать.
— Да, но только до одиннадцати. Ты придешь?
— Возможно.
Я поцеловал ее в кончик носа и вышел, на улицу. Пока я дожидался на углу автобуса, подумал, что снова заметил в ее глазах упрек. И опять почувствовал себя виноватым. И поделом. Я всегда беззастенчиво пользовался Алисой, и она никогда не подводила меня.
Чтобы добраться до нужного мне дома, необходимо было преодолеть небольшую низину. За нею начинался обособленный от города квартал бедноты. Он располагался на пологом холме; ниже, освещенные скудными фонарями, стояли покосившиеся домишки с залатанными стенами, возле которых я заметил несколько плохо одетых людей. Между домами проходила узкая улочка. Зрелище было удручающим — чахлые, худосочные деревья, поломанные заборы, неподалеку — огромная, зловонная куча мусора.
С минуту я постоял в тени небольшого дерева, оценивая обстановку. Затем нашел нужный мне домик, напоминавший развалины. Убедившись, что полицейских поблизости нет, я спустился с холма и подошел к дому. Постучав кулаком в дверь не очень сильно, а так, чтобы только быть услышанным, — прислушался. Дверь открыла женщина с грудным ребенком на руках. Другой малыш, постарше, уставившись на меня своими темными круглыми глазенками, вцепился в материнский подол. Женщине на первый взгляд было лет сорок — сорок пять, но возможно она была и моложе. На ее лице лежала печать страданий и нищеты. Безвольные мутные глаза говорили о полнейшей апатии. Нищета… одна только нищета, — читалось в ее глазах. Женщина испытующе посмотрела на меня и без особого энтузиазма спросила:
