Подобные сцены я видел бессчетное число раз, и никогда они меня особенно не трогали. Но в тот вечер кровавая трапеза, на которой я присутствовал, нагнала на меня небывалый ужас. Львица с разбега обрушилась на круп своей жертвы, вонзив в нее все когти. Она опрокинула зебру, подбираясь к горлу. Из глотки ее вылетало глухое радостное рычание. Камера плыла вокруг двух беспорядочно сплетенных тел. И вдруг выхватила крупным планом голову зебры, забавную щеточку светлых волос между ушами, а главное — ох! главное — ее глаз, в котором отражалось небо, где уже парили грифы, — глаз, обрамленный длинными девичьими ресницами, дрогнувшими в последний раз. Потом нога, бившая по воздуху, медленно вытянулась. И зебра стала просто лакомым куском. Львица одним ударом лапы перевернула тушу, на которой струйки крови смешались с полосками, и вспорола клыками теплый еще живот. От наслаждения спина ее судорожно выгнулась.
Вы, верно, думаете, что у меня была просто минутная депрессия, ибо не может же агония какой-то зебры опрокинуть целую систему взглядов. Я так и слышу, как Вы говорите: «Зло на земле насадил человек. До человека мир был безвинен, и т. д.». Но мыслители никогда не желали замечать, что наслаждение убийством присуще животным. Вот что открылось мне в некоем ошеломляющем прозрении. Сколько же смертоносных орудий придумала природа — и когти, и щупальца, и клювы; в жертву можно вцепиться, можно пронзить ее насквозь. И жертва страдает, прежде чем наступит смерть. А как раз страдание и доставляет агрессору подлинную радость. Я только что мог в том убедиться. Гаснущий взгляд прощается со всем, что было дорого сердцу, — с саванной, с небом, с ветром, ласкающим травы… За что? За что конец всему?
Если бог есть, не может же он не слышать хруста разгрызаемых костей, днем и ночью рвущего тишину во всех концах нашей кровавой планеты. Не слышать это ликование удовлетворенного голода, от которого стынет сердце. Триумф стервятников, подготавливающий, предвозвещающий подобный триумф человека. Я не хочу даже обсуждать это, ибо Вы, наверное, понимаете, как я боролся с собой. Я рассматривал проблему страдания со всех сторон. Но то и дело возникал передо мной обезумевший от ужаса глаз терзаемого животного.
Наваждение? Пусть так! Но, быть может, я был давно уже готов к подобному антиоткровению и к приятию его. Короче говоря, прав я был или нет, но я почувствовал, что должен и вести себя сообразно своим новым убеждениям. Всей душой верить в бога я уже не мог. Чего стоит, я Вас спрашиваю, безграничная доброта, если она от начала начал позволяла процветать убийству? Если она допустила крестный путь на Голгофу? И опять же я не говорю, что я прав. Я говорю только, что глаза мои раскрылись, что я понял… нет, я не в силах передать Вам то, что прожгло меня насквозь.
