Избранное | страница 7
К вечеру, когда оба немца ушли в караул иль еще куда, объявился целехонький Гришуха — в белом полушубке и с винтовкой. Он топтался у порога, улыбаясь и потирая настывшие пальцы, и ярко била в глаза повязка полицейского на его рукаве.
— Чтоб окна затемняли, — сказал он, — такой приказ.
— По охоте, что ль, Гриша, к ним записался? — спросила тетя Саня.
— Власть без порядка не может, — туманно ответил он; вызвал Талю в сени.
Тетя Саня напряженно вслушивалась: что там, в темных сенях, могло быть…
— Выдь, Вася, — подтолкнула она, — пусть в избе сидят.
— Таля! — громко позвал он, распахивая дверь в темноту; Гришуха сцапал его за воротник, больно крутанул за ухо.
— Сволочь ты, Гришуха! — крикнула Таля.
Она метнулась за занавеску — плачущая, в просторной тети Саниной кофте, черном, на лоб надвинутом платке, убогонькая от этого одеяния, как старушка, только все равно молодая.
В деревне был русский шепот и отрывистые, во всю глотку, немецкие голоса.
От последней деревенской коровы, которую забили для поддержания германской армии, долговязый притащил заднюю ногу; варила им тетя Саня — под присмотром. А еще они носили котелки со своей полевой кухни — пахло вкусно, как до войны.
Насытившись, долговязый любил поиграть. Он подзывал Васю и Серафима, тыкал пальцем в них:
— Ты большевик? Комиссар? — Добавлял: — Я есть стреляйт.
И ловил их на мушку автомата или пистолета. Очень его рассмешило, когда Серафим упал и заплакал, — кусок сахара дал.
— Не истязайте детей, — прижимая руки к груди, кланялась тетя Саня. — Они будут чумные, больные, заики, кранк. У вас, поди, своя мама в Берлине есть…
Долговязый на это поднимал ногу и звучно изображал выстрел или автоматную очередь — как получалось. Другой сонно дул в губную гармошку.
— Господи, — в мучении вздыхала тетя Саня, — это за что ж нам такое? Где ж мужики-то наши русские, куда ж попрятались? А ин и головы мужики-то сложили, а и наш родимый где-нибудь беспризорно, гляди, лежит… Господи, до Сталина иль там до Буденного страдания-то наши доходят?..
Серафим угрюмо, загнанным волчонком следил за долговязым — задумал свое; тетя Саня с Талей шептались насчет леса, и выходило, что уйти трудно, да и замерзнешь там без еды и с ребятишками; Вася был весь пустой, холодный, не знал, куда приткнуться, и думал, что надо как-то сделать, чтоб немец ходил в уборную на улицу, а остальное до поры до времени можно стерпеть.
Показывался Гришуха, почему-то выбирал момент, когда немцев в избе не было.