IV
Снег ночью лег, веселый, чистый, на всю землю.
Увяз в снегу лес, избы омолодились; вороны не знали, куда себя деть, ходили, черные, встряхивались испуганно; Серафим снежные шары катал — бабу складывал, его пальцем манил.
Выскочил Вася наружу — ослепило подлеченные тетей Саней глаза, а из-под ног хрусткий, новый скрип: хоть куда легко зашагается! И валенки тетя Саня дала, великоватые, подшитые, но на сто лет такие валенки. Взялся он шары накатывать, чтоб бабе грудь и голову сделать, — мысли неотступные, как бы тетю Саню за все отблагодарить. Можно тихонечко уйти, чтоб не мешаться, дармовую похлебку не изводить, или еще чего-нибудь придумать. А чего-нибудь — так и не придумал, а бабу с Серафимом слепили.
Натешившись снегом, прибежали в дом: гость, не замеченный ими на улице, сидит у стола рядом с Талей. В распахнутом белом полушубке, солдатской гимнастерке и таких же брюках, худой и нервный, — руки у него беспокойно двигались, не отдыхали. Серафим обрадованно признал его, а что сказать — ему все равно:
— Ты партизан, Гришуха, покажь пистолет!
Гришуха на него, Васю, кивнул, и Таля ответила:
— Наш, в общем…
Гришуха растопыривал пальцы, двигал ими по клеенке, кривил губы в обиженной улыбке, не говорил — оправдывался:
— Мы туда, мы сюда — ну красными флажками будто обложили! Все позанято ими на все километры — ни дыры, ни норочки. Листовку подняли — написано про бои в Москве. Они, гады, техникой задавили…
У Тали ровные белые зубы влажно поблескивали — рот приоткрыт, и сама съежилась, обвисла плечами.
— Что ж тогда?
— Найдем! — отозвался Гришуха; засмеялся, подмигнул Серафиму, принялся на столе ловить Талину руку, зажал в своей. — Найдем!
Он и вечером к Тале пришел, когда Вася лежал уже на своем месте, в горнице на скамье, — пришел раздетым, без полушубка. Из горницы в кухню видно было: притягивал Талю к себе, обнять хотел… Засыпал Вася, сжимаясь в комочек от предчувствия плохого; представлял деда Евстигнея, непохожего на Гришуху, видел себя, непохожего на Талю; и казалось ему, что по нетронутому снегу пролег след санных полозьев, дорога обозначилась, уводя из деревни.
Утром, невидимые, они надсадно гудели где-то в лесу; внезапно выкатились на деревню тупорылый бронетранспортер и такой же тупорылый грузовик, набитый одинаковыми солдатами в приплюснутых касках.
К ним в избу ввалились двое: звонкие от стужи сапоги, холодные автоматы — отброшенная дверь ржаво скрипела старыми петлями.
