Сорок библейских портретов | страница 57
А первая его жена, дочь Саула Мелхола, тем временем была отдана замуж за некоего Фалтия. Любили ли они друг друга? Вспоминала ли она о Давиде? Об этом мы ничего не знаем. Но Давид еще вспомнит о ней: незадолго до того, как окончательно взойдет на престол, он заберет ее у нового мужа, и тот с плачем будет провожать ее, пока его не прогонят прочь… О чувствах самой Мелхолы можно только догадываться, но, кажется, семейный мир так и не будет никогда восстановлен.
В Иерусалиме
Когда Саул вместе со своими сыновьями пал в битве с филистимлянами, Давид мог взойти на престол. Но свой собственный народ он любил больше своей карьеры, и потому он не радовался гибели врага и соперника, а оплакивал гибель своего царя Саула и своего верного друга Ионафана, сына Саула:
Так Давид стал царем, и ему нужно было выбрать столицу. Он обратил внимание на небольшую крепость на границе нескольких племен – идеальное место для столицы государства, объединявшего разные племена, отношения между которыми не всегда были гармоничными. Эта крепость называлась Иерусалим, и в ней жило враждебное израильтянам племя иевусеев. Давид осадил город, но иевусеи насмешливо утверждали, что даже слепые или хромые смогли бы отразить его штурм – такими надежными казались им укрепления. Но крепость была взята, а первый, кто поднялся на ее стены – Иоав, – стал главным военачальником в войске Давида.
Иерусалим был перестроен. Для Давида, проведшего полжизни в походных палатках, а то и вовсе под открытым небом, был сооружен дворец из ливанского кедра (Хирам, царь ливанского города Тир, был союзником израильтян и снабжал их этим редким материалом, а для работы с ним присылал собственных ремесленников).
Со временем Давид перенес в Иерусалим и Ковчег Завета – главную святыню израильтян, которая выглядела как царский престол Бога, обитавшего среди Своего народа. Библия так описывает поведение славного царя при перенесении ковчега: «Давид скакал изо всей силы пред Господом». Это было время, когда религия не обязательно сочеталась с угрюмой серьезностью, и пляска могла оказаться самой благочестивой формой поведения перед святыней.