Созидание души | страница 72

На языке психологии, это не продукт Эго: это архетип, который хочет принять форму и для этого просит Эго освободить его от наслоений, вывести из неподвижного и неживого состояния.

Так, за века до Юнга Микеланджело дал нам образец бытия архетипа и того, что долг художника состоит не в высокомерном «созидании», а в том, чтобы почувствовать, угадать, открыть архетип и освободить его из первобытного сна, в котором он покоился внутри мрамора.

Следуя платонизму, который для него был не отвлеченной академической философией, а истиной жизни, художник эпохи Ренессанса использовал «незаконченный» стиль по внутренней потребности за много веков до того, как современные экспрессивные направления ступили на этот путь, с гораздо меньшей степенью выразительности.

Резец Микеланджело может служить метафорой задачи аналитика. С индивидуальной и клинической точки зрения юнгианский аналитик старается не столько «исцелить» «болезни» пациентов, сколько помочь им сбросить связывающие их путы. Разрушить тюрьму психики, бездушный камень, который скрывает истинную и индивидуальную форму каждого. Вновь обрести гармонию, которую архетип хранит под корой обыденного самомнения, – непреходящую ценность, освобождение которой требует и разрушения, и созидания. Но юнгианский аналитик несет и культурную ответственность. Сегодня, когда сообщают, что банда юнцов молотками разбила произведение искусства, мы не можем удовлетвориться вызовом полиции. Нужно спросить себя, почему резец Микеланджело – единство разрушения и созидания – был забыт на века, почему ускользнул от нас и только варварам пришла мысль пробудить его от сна.

Мы ведем речь о массовой коммуникации посредством символов. Отставим в сторону абстрактные концепции. Вернемся к образам: как создавался миф и как его производят современные массмедиа. Я не прошу вас размышлять о Маклюэне или Бодрийяре. Подумайте о каком-нибудь авторе, еще более известном, более простом, более близком к источнику. Вернемся к началам европейской истории, европейской литературы: к корням нашего образного мира, к отцу всех авторов.

Вернемся к истокам, то есть к Гомеру. Обратимся к его первому тому – «Илиаде» – и к началу действия.

Однако, прежде чем углубиться в «Илиаду», мы должны сделать шаг в сторону, чтобы воссоздать хотя бы в нескольких чертах ту атмосферу, которая окружала античных героев.

Классический эпос и трагедия, в отличие от современной литературы, от священных текстов и в целом от текстов, к которым мы более привычны, не говорят о моральном зле и не описывают ничтожных людей. Эпос целиком и полностью аристократичен. На место зла ставится боль, на место неправедного поступка – судьба. Каждый выполняет свою задачу, включая разрушителя, несущего смерть, в возвышенном стиле и с чертами благородства. Гектор уничтожает Патрокла, но не из жестокости, а почти с грустью: потому что судьба желает, чтобы он причинил нестерпимую боль Ахиллу; потому что тогда Ахилл отринет свой гнев и снова станет бороться с троянцами; и так свершится судьба Гектора, который будет убит Ахиллом; но сразу же после этого умрет и сам Ахилл, сведя свои счеты с судьбой. И так далее. И Патрокл, Гектор, Ахилл, друзья и враги – все они пойдут навстречу гибели достойно, без криков, с легкой улыбкой или вскользь брошенной фразой.