Психическая реальность – это нечто не подлежащее программированию и объективной проверке. Ясно, что таким образом нам приходится отчасти иметь дело с внутренне противоречивым, иррациональным материалом, чего, казалось бы, можно избежать при наличии точных определений, заимствованных из естественных наук. Однако при установлении общего, определенного и окончательного критерия психической истины его неприменимость стала бы более очевидной: его нельзя было бы проследить в реальных фактах. Попытка получить его напоминала бы религиозную войну; парадоксальным образом архаический и фидеистический критерий психической истины в качестве внутренней религии предотвращает внешние религиозные конфликты и их тоталитарные проявления.
Нам никогда не удастся написать учебник по психологии столь же неопровержимый, как учебники по естественным наукам. Но сможем ли мы им не завидовать?
Здесь, на Западе, мы опасаемся, что главенство фидеистической истины над истиной объективной означает проигрыш или регресс. Но это не всегда так и зависит от контекста. В обществах, где привыкли верить, как, к примеру, в тех обществах, которые называют примитивными, может главенствовать только магическая истина как более истинная и более действенная по сравнению с объективной.
Обратимся к случаю, который приводит Ф.Боас>15. Кесалид хотел стать учеником шамана не для того, чтобы действительно пройти посвящение, а чтобы выучить используемые шаманами трюки и разоблачить их претенциозное шарлатанство. Прежде чем подойти к больному, они кладут в рот какой-нибудь предмет; затем, после проведения церемонии и истерической части представления, наступает кульминационный момент лечения, когда шаман резко выплевывает этот предмет, в котором заключена болезнь, изгнанная им из тела больного. Кесалид выполняет то, что от него требуется, предвкушая торжество своей светской истины. Однако оно не наступает. Когда Кесалид заканчивает свой трюк, больной выздоравливает. Как это объяснить? Психическая и иррациональная истина традиции оказала воздействие на отношение между пациентом и целителем, даже если этот последний был убежден, что преодолел ее навсегда, и вследствие этого думал, что она никоим образом не участвует в выздоровлении.
Подобным же образом мы сейчас обращаемся к психотерапии. Вначале нас посвящают в истину Фрейда или Юнга, в которую мы верим, не задаваясь вопросами. Затем за годы работы мы незаметно теряем страсть и порыв вместе с убеждением, что базовые принципы, согласно которым мы действуем, всегда хороши и правильны; раньше или позже, как христианская церковь, которая постепенно вышла из скромных катакомб и приобрела светскую власть, мы позволяем ослабеть психической истине и заменяем ее отстраненным взглядом извне.
