Теперь ясно, почему существует несоответствие между страхом и ненавистью к матери и тем, какое впечатление она производит или производила. Необходимо установить корреляцию с ее импульсами к детоубийству или нанесению увечий. Хотя само существование подобных импульсов в подсознании производит патогенный эффект, сомнительно, что они никогда не находят выхода в материнском поведении. Их проявление может быть настолько незаметным, что почти не поддается обнаружению. Во время курса психотерапии человек может постепенно и с нарастающим чувством ужаса понимать, что в материнском поведении было некое злобное, «некрофильное», смертоносное свойство, которое, тем не менее, нельзя отнести ни к какому ее конкретному поступку или высказыванию. Таких женщин обычно характеризуют как «ведьм», говоря о них в роли жены или матери. Обычно о них отзываются исключительно негативно, но следует помнить, что они вовсе не чудовища, а всего лишь продукт деструктивности своих матерей. Эта «миазменная» злобность имеет тенденцию ускользать от эмпатического восприятия мужчин, потому что маскулинная агрессивность обычно характеризуется открытостью и прямотой. Непризнание едва различимого женского садизма является одним из изъянов в нашем знании женской психологии, и, таким образом, нашем знании об отношениях жены и мужа, а также материнско-детских взаимоотношениях.
Первичность страха смерти или страха кастрации
Существуют разные мнения об отношении страха смерти к страху кастрации. Следуя определению Freud, Nunberg (266) говорит, что угроза кастрации является характеристикой фаллической стадии развития, и нередко можно видеть, как интенсивный страх кастрации постепенно мутирует до тех пор, пока не показывается во время половой зрелости как чистый страх перед суперэго, который в своей окончательной трансформации является танатической тревогой. Eissler (9) заявляет, что клиническое изучение пациентов, у которых центром страха служит смерть, подтверждает мнение Freud о первичности комплекса кастрации. Почти всегда анализ озабоченности смертью или интенсивного страха перед ней ведет к обнаружению интенсивного страха кастрации. С другой стороны, Klein (140) убеждена, что страх смерти первичен и усиливает страх кастрации. Трудно понять, как можно соглашаться с существованием инстинкта смерти и в то же время признавать первичность страха кастрации, как это делают Nunberg и Eissler.
Schur (165) предполагает, что и страх кастрации, и страх смерти могут иметь филогенетическое происхождение. В каждом случае анализа можно найти ассоциативные связи между сексуальностью, насилием и увечьем, также всегда присутствует страх кастрации. Создается впечатление, что есть глубоко заложенное «биологическое» знание, существующее вне жизненного личного опыта, и что, возможно, связь секса с опасностью является врожденной. Fenichel (267) видит неразрывную ассоциацию страха быть съеденным с идеей кастрации. Нельзя сказать, какой страх древнее, и какие между ними генетические и энергетические отношения. Возможно, обычно боязнь кастрации является более глубоким подавляемым мотивом, а страх быть съеденным – его регрессивное искажение. Некоторые авторы придерживаются мнения, что страх смерти может возникать из-за подсознательного предпочтения смерти кастрации. Ferencsi (268) заявляет, что, по-видимому, страх кастрации и увечья, или боязнь быть съеденным или проглоченным, являются более сильными, чем страх смерти; а Eissler (9) утверждает, что «подавляющее число мужчин полагают, что лучше умереть, чем быть кастрированным». (Но Eissler также говорит, что эго может принять кастрацию с целью избежать долгой болезни и смерти, и что у некоторых пациентов обнаруживаются фантазии о желании кастрации для того, чтобы, благодаря этой жертве, сохранить жизнь.)
