Пугает.
Или…
Он хмыкнул и перехватил отродье левой рукой, поднял за ноги.
— Рискни, — сказал он.
Ийлэ оскалилась.
Она уйдет и… и не сможет, потому что оловянные пустые глаза отродья смотрят на нее.
Первый шаг дался с трудом.
Колени дрожали. И руки, с трудом удерживая кувшин, который сделался большим и неудобным, того и гляди выскользнет.
— Я тебя не трону, — пес отвел взгляд, точно ему было противно смотреть на Ийлэ. А может и противно. Она тощая. И грязная. И воняет от нее не только лесом, но так даже лучше… так спокойней…
— Не трону. Клянусь предвечной жилой.
Хорошая клятва.
Вот только Ийлэ больше клятвам не верила. Она сумела сделать три шага и только.
— Молоко, — удовлетворенно потянул пес, потянув носом. — Но холодное. Ей холодное нельзя, она и так замерзла. Вот там плита. Видишь?
Видит.
Старая, которую растапливали дровами и торфом, и тогда из труб шел черный дым, он и ныне лежит на прежнем месте, в древней корзине, прикрытой сверху тряпицей… будто ничего не изменилось.
Ложь.
— Не эта. С этой возиться долго. Рядом. На кристаллах, — пес вздохнул и, положив отродье на ладонь — она так и не издала ни звука — сам шагнул к новехонькой плите. — Посудину найди.
И медные кастрюли остались на прежнем месте, что огромная, в которой кухарка варила похлебку для наемных работников, что крохотная, с изогнутой ручкой, для кофе…
…отец любил пить кофе по утрам. А мама пеняла, дескать, вреден он для сердца…
…сталь вредней.
Медь оказалась холодной и тяжелой, едва ли не тяжелей кувшина.
— Поставь, — велел пес. — И молока на лей… слушай, а надо водой разбавлять?
Ийлэ не знала.
В прежней ее жизни она не имела дела с младенцами, поскольку те обретались в детских комнатах, окруженные няньками, кормилицами и гувернантками…
Пес отступил, пропуская Ийлэ к плите, и хотя она подошла очень близко, куда ближе, чем ей хотелось бы, не ударил. Чего ждет? Думает, что она и вправду поверит этой клятве?
Клятвы — это слова. А слова ничего не значат.
Стоит. Дышит тяжело, с присвистом… и кажется, Ийлэ знает, откуда у него шрамы, она даже слышит существо, поселившееся в груди у пса… и если потянуться, если попросить…
— Не думай даже, — спокойно сказал он, отступив еще на шаг. — Убьешь меня — умрешь сама. А ты не хочешь умирать.
Ошибается.
— Никто не хочет умирать, — пес оперся на стену. — Но иногда приходится. Ты не отвлекайся. Сгорит сейчас.
Налить молоко в кастрюльку, не расплескав, не получилось.
Ийлэ замерла.
Ударит?
Стоит, баюкает отродье…
