Правящий класс не раз и не два в истории России запускал сценарий прерывания традиции. При этом историческая ситуация искусственно возвращалась на предыдущий уровень, как в подростковой компьютерной игре. Так было во время Смуты, церковной реформы (Раскола), в начале XVIII века, в 1917 году, в 1991‑м.
Всякий раз мы видим ужесточение условий договора власти и общества. Каждый новый исторический отрезок – это игра на понижение.
Эта точка зрения не только славянофильская, как иногда принято считать, она также свойственна и европейским консерваторам. О том, что в России «чуждое народу правительство», писал небезызвестный маркиз Астольф де Кюстин, посетивший Россию во времена Николая I. А знаменитый культуролог Освальд Шпенглер в своём «Закате Европы» обозначил российскую ситуацию термином «псевдоморфоза», взятым из геологического словаря (проникновение, врастание в толщу камня куска другой горной породы).
Тем не менее славянофилы имели исторический шанс стать сторонниками европейского выбора России, т. е. национального и религиозного самоопределения. Но они не были последовательны в вопросах национального политического строительства. Историкам хорошо известен такой документ, как записка славянофила К. Аксакова Александру II. «Русский народ не революционен и не претендует на участие в политике, – пишет К. Аксаков. – Поэтому событий, подобных тем, что имели место в якобинской Франции, в России ждать не стоит. Но взамен пусть власть оставит народу его право на внутреннюю жизнь, вековой уклад, традицию общины» (Аксаков К. С. Записка о внутреннем состоянии России // Теория государства у славянофилов. Сб. статей. СПб., 1898).
Попытка разделения полномочий была наивной, а золотой сон русского консерватора короток. Отказ от претензий на политическое самоопределение ничего не решал: власть и не думала соблюдать означенные границы. Ведь проект России идеологически оформлялся как просвещение сверху – в отличие от европейского просвещения снизу. То есть как право «просвещённой» компрадорской элиты безраздельно повелевать непросвещённым народом. Причем трудности проекта списывались его активистами на самодержавные предрассудки и «косность» населения.
Эту идеологию в общих чертах унаследовали советский и постсоветский периоды. Ощущение исторического дежавю было знакомо даже простым смертным: показательна расшифровка крестьянами аббревиатуры ВКП (б) – «Второе крепостное право – большевиков». Или шутка 1990‑х: «Раньше у нас было 15 олигархов, которые назывались “Политбюро”. Теперь они никак не называются».
