- Так ведь, Игнат Сергеевич, это же сам Шелест распорядился!
- А под каким номером распоряжение, от которого числа, можешь сказать? То-то! Устное было указание! Там наверху осторожничают, о пролетарском интернационализме талдычат, а мы подставляйся?
- Чего опасаются-то? – с искренним непониманием выдохнул подполковник.
- А архивы? Каждый документ о принятых мерах, в том числе и жалобы населения, сохраняются в архиве. Какой нынче год, а? Вот и прищучат нас в случае чего за отход от пролетарского интернационализма!
Назначили назавтра закрытое совещание по означенному вопросу. Общее мнение было: не цацкаться с этими укоренившимися в Узбекистане татарами. У первого секретаря тоже душа горела на этих нарушивших покой Полуострова татар, но, желая хоть как-то отвести стрелки от себя, он произнес под конец:
- Действовать жестко и под свою ответственность! Поняли? Под персональную ответственность!
Возражать и осторожничать никто не стал, у всех кипела в душе ярость на возвращающихся татар, и слово «жестко» всех удовлетворяло.
Так за большим и важным политическим делом забыли о доносе Степанов, о его обиде на конкретного татарина.
Следующее заседание ответственных работников области, посвященное вопросу о «возвращающихся татарах», было тоже секретное, но уже расширенное. Стоял вопрос об ужесточении, но в рамках того самого, уже не раз упоминавшегося, интернационализма.
Приглашен был и Алексей Нюркин.
Нюркин, который с разбитыми яйцами, так и не сумел восстановить свой имидж в столице после того случая с доктором Светланой. Переведенный в Управлении на канцелярскую работу он искал сочувствия среди сослуживцев, и не найдя понимания среди них, вызвался поехать в Симферополь «на укрепление кадров».
В Крыму его приветили, но поначалу остерегались – все же из Москвы. Но этот «товарищ из Центра» показал себя вовсе не амбициозным, а даже очень кампанейским парнем. Водку принимал исправно, и вскоре был принят провинциалами полностью как свой человек, с поправкой, конечно, на специфику фирмы.
Еще пришлось провинциальным чекистам по нраву то обстоятельство, что Нюркин, которого здесь знали только по фамилии Огневой, яро ненавидел этих татар, пытающихся переехать в Крым. Немного удивляло, что он, услышав слово «татарин», засовывал руки между ног, а сам, говоря о татарах, брызгал слюной. Даже крымские чекисты были по сравнению с Нюркиным более умеренны в своей ненависти к репатриантам.
И вот сейчас, на ответственном совещании, некоторые обратили внимание, что этот бравый по виду офицер, как только упоминали об «укоренившихся в Узбекистане» татарах, совал руки под стол.
