— …У нас в четверть восьмого спрятали табель.
А они не обращали на меня внимания, и все, кроме Ромашкану, сгрудились на кушетке, а он, точно аист, вышагивал по комнате из угла в угол.
И конечно же, стоило мне уйти, произнеся на прощание кисло: значит, в следующую субботу у меня… — они стали обсуждать, как поспешно я ретировался, и увидели в этом — впрочем, как и во всем моем облике — явный признак того, что я постарел.
— Ты заметил? — верно, сказал кто-нибудь из них. — Если посмотреть на него со спины, в особенности когда он возвращается с работы — портфель в руках, ногами шаркает, — точь-в-точь его отец, я даже несколько раз обознался…
Да, подумал он, вынимая из-за окна остатки сыра (холодильник он оставил жене, и стиральную машину тоже, и телевизор), все-таки не так уж глуп был тот, кто написал про англичанина. Ведь иначе не было бы мне так стыдно, неприятно, так не по себе всякий раз, когда я в одиночку заглатываю еду на кухне.
Тут он чуть было не сунул палец в рот, но вовремя удержался, рванул ящик, долго в нем рылся, пока не нашел зубочистку.
Интересно, это у всех людей такой недостаток — все люди видят себя со стороны? Вот он сидит, развалившись, в кресле с отклеившимся подлокотником и жует зубочистку, а потом, когда уже нет сил терпеть, протягивает руку за сигаретами — только одну, чего уж там, все равно открыл пачку — и закуривает, стараясь не втягивать в легкие дым, а полузакрытым глазом внимательно наблюдает за собой.
Итак, каков он со стороны — как он выглядел часа два назад на автобусной остановке у сквера? Издали похож на мальчишку: мальчишка в синей рубахе, в спешке не поправил воротник, с портфелем (взял его по рассеянности, потому что зол на себя — все-таки не удержался и позвонил Веронике), портфель небрежно поставил между ног. Мальчишка — да, уже состарившийся. Мешки под глазами, взъерошенные волосы потускнели, на висках пробивается седина.
Вокруг жилые дома, магистраль, лысый сквер — деревья недавно посажены, — все в закатном сиянии уходящего дня; и девушка, соседка с третьего этажа, тараторит без умолку (как ее зовут? Она ведь сказала. Джета?.. Джина?..).
Да, вот они оперлись на ограду сквера (лето, перламутровый золотисто-розовый свет заката; если обернуться к заходящему солнцу, лицо тут же накроет слепящим красным крылом). Опершись на низкую железную ограду, они лениво перебрасываются банальностями, и хоть он отдает себе в этом отчет, но продолжает говорить — редко, с трудом выдавливая слова. А она (и это слишком явно) счастлива оттого, что удалось завязать разговор; и, встряхивая медными кудрями (при ярком свете бросается в глаза черный пробор на макушке), в шутку, конечно, упрекает его, что он никогда ее не узнает, сколько бы они ни встречались — на лестнице, в лифте или на остановке, — ей первой приходится с ним здороваться.
