— …и тут наступила тишина — не знаю почему, должно быть, перед вопросами… И вдруг вижу: Коман взял папку и собирается встать. Погоди, мой мальчик, говорю я ему, это еще не все, и потихоньку, чтобы не видно было президиуму, тяну его за пиджак… Погоди, мой мальчик, говорю, это еще не все, ты еще не свободен. Он садится и мгновенно — ну понимаешь, мгновенно — засыпает…
Солнце печет затылок, преследует слепящим светом. За ними — опустевшее учреждение, новый дом, построенный всего несколько лет назад, вырастает из асфальта, перерезанного газонами. Стрекочут под сурдинку кузнечики, да где-то высоко, у самой крыши, крики стрижей буравят воздух.
— …я всегда говорил, что это человек опасный, если он получит власть, подожди, ты еще увидишь, что мои слова…
— …думаешь, он в самом деле хотел задать вопрос или просто так, спросонья?..
— …нет, другого такого во всем учреждении не сыщешь, у него своя техника разработана — спит на заседаниях, как заяц: с открытыми глазами. Да ты хоть Петрину спроси, она рядом с ним сидела, небось даже слышала, как он храпел.
Петрина идет в двух-трех метрах впереди, с Оницою. Время от времени поворачивает к нему голову и хмурится — на ее гладком, немного покатом лбу меж бровей пролегла маленькая морщинка. Когда она так вот смотрит, Оницою (говорит только он, как всегда, если они вдвоем) — Оницою знает: она слушает очень внимательно, вот так сосредоточенна Петрина в дни особой запарки, перед сдачей работы, когда они засиживаются допоздна, и это выражение лица означает, что Петрина — вся внимание; за месяцы, пока они работают в одном кабинете, Оницою изучил ее — уж он-то ее знает.
— Ты видела, как Коман клевал носом?
— Бедняга! Как же, видела, — шепчет Петрина, — жаль его…
Она держит обеими руками сумку за спиной и при каждом шаге высоко подбрасывает ее — сумка бьет по икрам, выглядывающим из-под короткой юбки. Ее движения нарочито небрежны, она чувствует их неловкость, но продолжает все так же подбрасывать сумку и шагать неуклюже, вразвалку, подстраиваясь к походке Оницою.
«Бедняга, бедняга», — передразнивает ее Оницою. — Когда ежедневно видишь, как он уже с двенадцати часов засыпает, сидя на стуле, приходит в голову, что ему, пожалуй, пора завязать со службой, а? По крайней мере я так думаю, ты, может, и не согласна… Если бы я дошел до такого состояния, то сам явился бы к начальству и сказал: вот что, товарищи, я свое отработал, с меня хватит, все, пускай приходят молодые, пусть сами попробуют что почем — вот как я бы поступил, будь я на его месте, прямо пошел бы и сказал…
