— …А давно твой муж-то помер?
На сожженном солнцем лице снова сверкают кривые белые зубы.
— Двенадцать лет прошло, да. Дочке шесть недель было…
Вот уж сколько прошло! Двенадцать лет! Целая вечность! Все три голоса звучат невыразительно.
— А как радовался он девочке…
— Да прям! Будто мальчикам не радовался!
— Значит, девочке он особенно радовался…
— Как сейчас слышу, бывало, говорит: теперь будет кому поплакать над моей могилкой.
Кто-то наподдал тебе в бок, поручень под окном врезается в ребра, еще кто-то волочит по ногам два огромных пузатых мешка с хлебом.
— А тот, который его порешил, тебе дает чего-нибудь?
Парень с кассетником «Саньо» под мышкой проталкивается к выходу. Узкое мускулистое тело напряжено, внедряется в людскую гущу, рвется вперед, «дипломат» колотит всех подряд по коленям, изодранный голубой пластиковый пакет, набитый хлебом, проходится по бокам и ягодицам.
— Этот, который его прикончил, дает тебе чего-нибудь на детей?
— Сто пятьдесят леев… Большему-то уже восемнадцать. Остался у меня только меньшой… А про девочку, как я отдала ее, так ему и сказала. Как документы оформила, так и деньгам конец!
Нет никакого смысла заглядывать в купе: на свободном месте расположился гражданин из уборной. Пытается закрыть портфель, из которого вынул зеленую бутылку.
— Так разве я тебе не говорил? — удивляется он, наклоняясь и старательно отыскивая безопасное место для портфеля на полу между запыленными, стоптанными, драными ботинками. — Я же сказал: у меня работа такая — полсуток на работе, сутки дома. Две секретарши и газовое отопление во всех комнатах… Что ты хочешь — гостиница!
Теперь зеленая бутылка зажата у него между коленями, он с трудом вытаскивает из нее початок, служивший пробкой, и икает.
— Выбираю, значит, себе комнату потише, зажигаю в печке газ — и я король! Тут тебе и кресла, и диван, и пуфы мягкие. Располагайся где хочешь! Никто не войдет…
— …Люди меня ругали, мол, напрасно сказала, что отдала девочку, мол, можно бы деньги с него так и брать. А мне без надобности, говорю, грешить из-за полутораста леев. Чтобы меня он проклинал…
— А в тюрьме он сидел?
— Три года. Видно, судьба…
— …Днем в ресторане пропущу кружку пива… Можно бы и трехчасовым уехать, ключи оставить у горничной. Она возьми да уйди, а тут, как назло, пришли проверять…
— …Видно, уж судьба ему была убить. Я-то его простила, да ничего не поделаешь — закон…
Она пожимает плечами, равнодушно и бессильно. На загорелом лице снова сверкают кривые белые зубы.
