Самым интересным моментом этих переговоров было появление трех членов Французской академии. Облачившись в парадную форму, придерживая левой рукой шпагу, они с отрешенным видом прошли сквозь толпу журналистов газет правого толка. Кузен Макс, которому Бофор рассказал об этих переговорах, сообщил мне, что они всех разочаровали. Министр внутренних дел, ему Гарсен в тот день временно передал бразды правления, ожидал разговоров на возвышенные темы: о человеческой жизни и небытии, о том, что литература выше смерти, а вместо этого разговор шел только о Викторе Гюго. Гюго был образцом того, что годы только возвеличивают писателя, в восемьдесят с лишним лет из-под его пера все еще выходили шедевры. Возможно, самые совершенные.
— Так вот, господин министр, мне семьдесят четыре года, и я считаю, что только начинаю наконец овладевать в совершенстве французским языком. Я чувствую, что в моем творчестве наступает переломный момент, поскольку…
— А я сейчас работаю над пьесой для театра, — прервал его более молодой коллега семидесяти двух лет, — мне нужно еще четыре года, чтобы ее закончить. Подчеркиваю, что намерен написать еще и продолжение, что-то вроде второй части. Знаете, Годель в свои восемьдесят четыре года говорил, что…
— Могу ли я проинформировать господина министра, что готов оказать любую услугу, если это необходимо для того, чтобы завоевать ваше доверие? Правительство приступает к проведению мероприятия, чей размах, смелость, потрясающая острота нуждаются в хорошем пере. Если вам нужен певец, поэт, который сможет положить на музыку столь… гм, трагические решения, вы можете, господин министр, рассчитывать на меня!
Норбер Жамо, глава академии, проявил себя хорошим игроком. Он ничего не написал с восьмидесятилетнего возраста, но этот симпатичный старик, которого очень ценили телевизионщики за его жизнелюбие и высокую образованность, с удовольствием был готов надеть на себя ошейник. Людовик XIV оказывал поддержку творческим личностям, и никогда в истории Франции не было более процветающего периода. Правительству Гарсена предоставлялся уникальный шанс вызвать творческий подъем писателей. При условии, что им дадут возможность дозреть. Да и потом, поскольку мы можем говорить открыто, господину министру наверняка известно, что в подавляющем большинстве члены академии голосовали как надо, это должно помочь достижению взаимопонимания. В конце концов, они ведь просили не бог весть что — сорок академиков, это так мало, всего лишь Французская академия, вот и все, — речь не идет о лауреатах Гонкуровской премии и о прочих известных писателях. Равно как и о сотрудниках всяких институтов. Они и сами достаточно взрослые, чтобы самим во всем разобраться. Нет, только академиков!
