- Лянет олсун хаинлара! Эльвида, ватанымыз! Эльвида, ана юрту! Эльвида, гузель Кырым! (Проклятие злодеям! Прощай, Родина! Прощай, земля предков! Прощай, прекрасный Крым!).
Казалось, небо разрывалось и клочьями туч разлеталось за крыши городских домов, за темные кроны деревьев. Но две-три автоматные очереди прошивали пространство, и вдруг окутавшая улицы тишина оглушала сильнее раскатов грома. И только сами тесно прижавшиеся в кузовах машин друг к другу люди слышали, как давятся собственным криком дети, которым матери зажимают ладонями рты.
Выстрелы на ночных улицах будили людей в домах, и они, прильнув к окнам, глядели на проезжающие по улицам машины, еще не зная, что им, остающимся в своих теплых постелях, предстоит многие годы убеждать себя и других, что творившееся в эту ночь страшное дело есть высшая справедливость, что их долг и обязанность многие годы ненавидеть и поносить тех, кого сейчас провозят по всем городским и сельским дорогам Крыма на черных ночных грузовиках, тех, на чьей земле и в чьих домах им теперь жрать и спать, чьи мечети они разрушили, чьи кладбища разрыли, чьи пашни изгадили, чьи источники иссушили...
Грузовики, миновав железнодорожный вокзал, остановились в открытой степи, где на путях стояли длинные составы товарных вагонов, в которые велено было немедленно грузиться.
Железнодорожную насыпь окружала цепь солдат с автоматами наизготовку. Лай и хриплый рёв специально раздразненных псов должен был усилить сознание бессилия и обреченности у аборигенов Крыма, с корнем вырываемых из родной земли и отправляемых куда-то в чужие края.
Бабушка, рахмет олсун джанына (да будет милость Аллаха ее душе), прошептала Камиллу, своему старшему внуку:
- Положи в карман горсть земли, мальчик мой. В изгнании с нами будут хотя бы крупицы родной земли.
Старое, из серой ткани в елочку, пальтишко Камилла служило ему и постелью, и подушкой, крупицы родной земли где-то порастерялись, смешались с лёссовой пылью Азии, как порастерялись и смешались с чужой землей косточки десятков тысяч родившихся под небом Крыма потомков тавров и кипчаков. Но все эти годы смертей и унижений в памяти нашей, в сердце нашем всегда неотступно присутствовала наша единственная Родина, и любовь к земле предков переходила не затухая, а странным и страшным для имперских чиновников образом возрастая от поколения к поколению. И спросите у едва научившегося говорить малыша кто он, где его родина и вы услышите один и тот же ответ:
