Я не хочу переставать писать тебе, не хочу, чтобы ты переставала слушать! Вот бы белые листки бумаги длились и длились, как замкнутое кольцо магнитной дороги, вот бы карандаш никогда не затуплялся… Писать бы тебе вечно, моя дорогая!
Никогда б не знать правды…»
Возможно, затряслась рука, или меня выдали дрожащие плечи, но Парис заметил, что со мной что-то не так и встал за спиной, готовый в любое мгновение помочь, в чем бы, ни заключалась эта самая помощь.
Я небрежно комкаю листы бумаги, лежащие передо мной, и спешно прячу их в кармах платья. Не хватало еще, чтобы Парис прочитал хоть строчку из написанного мной. Он стоит за моей спиной, не двигаясь, но я знаю, о чем он думает, знаю о его желании: положить руку мне на плечо, создать иллюзию того, что тепло его ладони может унять мою дрожь.
Я размышляю молча, не двигаясь, над тем, как это может быть? Что я почувствую, если он дотронется до меня? Это что-то мазохистское, любить одного человека, но представлять, как тебя касается тот, кто тебя безразличен, подчеркивая тем самым свою боль. Я занимаюсь кошмарной вещью…
Я думаю о руках Париса так, как думала о руках Лео. Вспоминаю цвет кожи, грубость, мелкие шрамы и разбитые костяшки указательного и среднего пальцев правой руки. Вены на его руках не так напряжены, как у Лео, но пальцы кажутся мощнее и в них словно есть власть. Не ярость, или опасность, а что-то символизирующее защиту.
И тут я попадаю на какой-то созданный собой же, крючок. Мне хочется тепла рук Париса. Точно в моей голове зарождается головная боль, угрожающая стать невыносимой, а его сильные руки могут остановить грядущее мучение.
Я оборачиваюсь к нему и смотрю снизу вверх. Не понимаю отчего, но его лицо преисполнено благодарностью и тревогой. Тревогой обо мне. Что-то до возмутительности драматичное есть в том, как он возвышается надо мной, точно спустившийся с небес, старый Бог, которому я больше не желаю покланяться. Он красив. Серьезно. Теперь-то я понимаю, отчего девчонки на курсе сходили с ума; мощные, но не неуклюже-гигантские плечи, первое, что я замечаю. Сильные ноги обтянутые грубой джинсовой тканью, икры так и выпирают…
Я перевожу взгляд на его лицо, хотя понимаю, что такое мое разглядывание его тела, может быть понято двусмысленно. Черты лица совершенно не грубые, каждая линия гладкая и точно излучающая свет. Он до головокружения милый внешне парень, о таких еще говорят «лакомый кусочек», но резонанс в его почти ангельскую внешность, вносят глаза.
