Если вернуться к началу письма, то первое же предложение выдает ее мысли о будущем: «Прежде всего надеюсь, ты проживешь еще двадцать три года». Это пожелание в день рождения Кассандры переносит сестер в 1819 год, когда младшей исполнится сорок три, а старшей — сорок шесть. Обе они к тому времени будут, как им представляется, жить в разных частях страны, под разными именами, с мужьями и ватагой детей. Это модель жизни, переданная им матерью, — рожать детей и воспитывать их, вести хозяйство, ухаживать за садом, надзирать за птичником и коровником, помогать бедным, принимать у себя соседей и, в свой черед, посещать их. А еще обдумывать партии для своих дочерей. И разумеется, они по-прежнему будут писать одна другой такие же бодрые, полные семейной конкретики письма, как их мать пишет своим друзьям и родственникам. А важнейшее приключение их жизни — тот самый короткий захватывающий миг, когда девушка словно бы стоит на авансцене и все будущее зависит от ее теперешних действий, — будет давным-давно позади… Тысяча восемьсот девятнадцатый! Этот год уже из следующего века, казавшийся таким далеким и невероятным, словно по мановению волшебной палочки возник под пером Джейн.
«Не думай, что молодой человек двадцати лет от роду — существо безобидное», — писала мать Элизы Шут своей дочери в то Рождество. 1795 года, предупреждая ее об опасностях бального флирта, однако слова эти могли бы предназначаться и для Джейн. Томас Ленглуа Лефрой не был «безобидным существом», но у Джейн имелась своя система защиты, и еще до его отъезда она начала прибегать к ней. В своем втором письме Кассандре она высмеивает прочих своих поклонников, после чего с напускной веселостью добавляет: «В будущем я думаю ограничиться только мистером Лефроем, который, по-моему, не стоит и шести пенсов». А затем, заимствуя торжественность у самых нелепых своих персонажей, возвещает: «Вот и настал тот День, когда я в последний раз буду флиртовать с мистером Томом Лефроем, и, когда ты получишь это письмо, все будет кончено… Слезы струятся по моему лицу, пока я пишу эти строки в тоске и печали». Это шутка, да, но явно направленная на то, чтобы сбить сестру с толку; на самом деле ей не до шуток — стоит только прочесть письмо, написанное неделей раньше, со столь недвусмысленным признанием: она влюблена.
Том Лефрой тоже был влюблен, хотя и не сделал предложения. Уже в преклонных летах, своему племяннику «он весьма многословно рассказал, что был влюблен в нее, хотя и уточнил, что это была мальчишеская любовь»
