— Пойдем в избу. Голодное брюхо не родит хорошей мысли.
Мать гремела ухватами. Поставила на стол жаровню с сохатиной. Обняла сына, прислонилась к чисто выбритой щеке.
— Кушай, сынок. На войне-то, поди, голодно?
Тихон посмотрел в ее помолодевшие, лучившиеся ясным светом глаза, тихо сказал:
— Не надо про войну.
Отец смолчал. Был он недоволен: сын сбрил бороду. Суровы обычаи таежников. Но, начав с табака, Тихон решил шаг за шагом отстаивать свою самостоятельность.
— Вот ты говоришь, не надо про войну, — неожиданно сказал отец, — а что, если немец опять попрет, кто же Русь защитит? Мы, старики, что ли?! — В голосе звучала горечь. Нетерпеливо постукивая узловатыми пальцами о край стола, в упор глянул на сына. — Одни казачишки отдуваться станут, а-а?
Тихон порывисто выпрямился. Сжав в кулаки пальцы, выдохнул:
— Черт с ней, с войной! Не пойдем больше — и весь сказ! Казаки? У них тоже война в зубах оскомину набила.
Отец пожал плечами.
— У воинов одна мысль — о благе Руси…
Тихон овладел собой, ответил твердо, прямо глядя на отца:
— Придет время, сам поймешь все, не будешь осуждать.
— Где же, сынок, здравый смысл? С медведем не языком, а берданой разговаривают. Раз мир не подписан, с фронта уходить нельзя. Казаки, вон, верны присяге.
— И казаки, батя, разные бывают, не все на атаманскую булаву молятся.
Тихон вдруг застонал, схватился за грудь. Началась рвота. Испуганно подняв брови, отец смотрел на его искаженное лицо. Поддерживая под руку, вывел на воздух.
— Ничего, батя, пройдет. Немец нас травил: отжал в котловину, газ напустил.
— Вот оно что! А ты это зверье добивать отказался. Уничтожать их, как волков, надо.
Тихон отдышался, успокоился.
— Немец тоже человек, такой же солдат с винтом, как и я, — заговорил он. — Ни ему, ни мне, ни тебе эта мясорубка не нужна. Земля? Эвон, гляди, батя, сколь ее, глазом не охватишь. Пали тайгу, корчуй пни, всю Россию прокормишь. Война буржуям нужна.
— Буржуям? Слово-то мудреное, не русское. Сколь лет библию читаю, а такого не встречал.
— В библии об этом не пишут. Буржуи — это… как бы тебе растолковать, ну, всякие там заводчики, торговцы…
— Понимаю, толстосумы вроде наших Жуковых.
— Во-во, точно.
После завтрака отец вывел из конюшни белого коня.
— Каков, а-а? Хорош? Иноходь редкая, в седле, как в люльке.
У Тихона загорелись глаза. Понимал парень толк в лошадях. Потрепал жеребца по крутой шее. Тот отпрянул, вздыбился, поволок старика по двору.
— Балуй, черт непутевый! — весело кричал Сафрон Абакумович, осаживая жеребца.
