Карл знал: он мужчина, но только потому, что имеет один мужской орган. Сам же он никогда не ходил, не говорил и не выглядел как мужчина. Даже сейчас, в восемьдесят семь лет, он ощущал себя маленьким мальчиком, который втайне от папы покуривает его сигары и носит рабочие рубашки.
Агата пошевелила носом и причмокнула губами. Руки она держала на животе. Карл посмотрел на ее пальцы – большие и толстые – и представил, как они небрежно и неуклюже обрушиваются на клавиши печатной машинки, точно мешки тряпья с седьмого этажа.
Затем он лег рядом на маленькую кровать, обхватил себя руками и прислушался к храпу. Агата спиной касалась его предплечья. В окне мелькали фермерские домики, ржавые автомобили и непонятные машины, разбросанные вокруг, словно они упали с неба. У автомобилей из окон, колес и багажников торчала трава, как торчат волосы у мужчин из-под воротников. Карл заглянул к себе под рубашку. Напряг мышцы груди. Вздохнул. Потер шею.
По окнам барабанил дождь. Над пустыней, словно синяки на небе, то тут то там нависали тяжелые темные тучи, и было видно, что где-то дождь идет, а где-то – нет.
Рядом с Агатой на кровати лежала тетрадь. Карл посмотрел на нее, потом на ее хозяйку, потом снова на тетрадь. «Старость», – было написано на обложке витиеватым почерком. И чуть ниже – мелко и неразборчиво: «Собственность Агаты Панты (РУКИ ПРОЧЬ!)».
Наблюдая за Агатой краем глаза, Карл поднял тетрадь и перелистнул страницы большим пальцем. Почерк внутри был таким яростным, будто пытался продавить бумагу. Смотреть на него было не очень-то приятно.
Карл положил тетрадь на место. Он чувствовал всем телом ритмичные покачивания поезда. Какая ностальгия…
