– Говорю: я в порядке. – Милли пошла вперед.
– Постой, – позвал Карл.
Вдалеке послышался гулкий рокот.
– Что это?
По грунтовой дороге, метрах в пятистах от них, c ревом промчался белый пикап, пускавший пыль во все стороны, точно рассекал водную гладь на красном озере.
– Машина, – выдохнул Карл. – Это машина, Милли. Люди…
Пикап замедлился, а затем остановился. Пыль вокруг осела, будто пустыня сначала выдохнула ее, а затем вдохнула обратно. И тут Карл понял, что видит здание.
– Это что?.. – Карл на секунду зажмурился, а потом открыл глаза.
Все еще на месте.
– Милли, это бар! – крикнул Карл.
Он прижал Мэнни к себе и поцеловал его в губы.
– Мы спасены!
* * *
Карл никогда не был так счастлив видеть здание. Оно было коричневым и деревянным и бросалось в глаза своей грубой несуразностью, как игрушка, которую ребенок-великан собрал и склеил из всякой всячины.
Вывеска на крыше большими округлыми буквами гласила: «Большой австралийский бар».
– Это оно, – сказала Милли и прежде, чем скрыться в здании, пальцами написала на земле «Я ЗДЕСЬ МАМ».
Карл был наслышан о завсегдатаях таких заведений. Кожаные курточки, вспыльчивые характеры, крепкие кулаки и глаза от солнца в извечном прищуре. Ну а изо рта у них льются сплошные ругательства, изредка перемежаемые существительными и глаголами.
Карл представлял, что все будет как в картинах про ковбоев. Он зайдет внутрь, и все обернутся. Затихнет музыка, разобьется стакан. Затем, без каких-либо объяснений (кто будет играть его в кино? Он только что вспомнил, что Пол Ньюман умер. А жив еще кто-то из тех, кого он знает?), Карл уверенной мужской походкой двинется по залу, и осанка у него тоже будет мужская (ну, знаете, плечи назад – грудь вперед). Да, такой люд тонко чует самозванцев, но он, Карл, – Мужчина-с-большой-буквы, ведь он смотрел в лицо смерти и поверг ее. Он выжил! Он Мужчина-с-большой-буквы! Смотрите все! Мужчина-с-большой-буквы! Посмотрите на этого Мужчину-с-большой-буквы!
И он подойдет к барной стойке в два или три шага, отодвинет высокий табурет и сядет на него своим мужским задом, а потом хлопнет по столешнице своей мужской ладонью и закажет – нет, потребует! – двойное что-то-там (что бы выпил Пол Ньюман?). И весь бар будет на него глядеть, а он наклонится к бармену и скажет низким с хрипотцой голосом (ведь тем, кто настолько силен, кричать не нужно): «Сделайте мне тройную порцию». Послышится ли дружный вздох? Возможно. Но он его не услышит, потому что будет слишком занят своей мужественностью. И тогда другие Мужчины-с-большой-буквы обрадуются его появлению и будут жать ему руку, «давать пять» (или что там они обычно делают?) и говорить о мужских делах вроде инструментов, агрокультуры, журналов с красотками и еще о всякой всячине, о которой он, конечно, тоже со временем узнает.
