Может, если б я не решил пойти пешком, все повернулось бы по-другому. А может, и нет. Алекс говорит, что случайностей не бывает, все в мире закономерно и взаимосвязано.
Середина зимы – даже в наших, не приполярных широтах – не самое вообще-то удачное время для пеших прогулок. К тому же, выйдя на набережную, я попал под пронизывающий жестокий ветер. Шел, прихлебывал из купленного в автомате стаканчика безвкусный, но горячий кофе и думал: так мне и надо. Как будто этот ветер был своего рода наказанием, чем-то вроде очищения, что ли, словно жестокие его удары напрочь выдували из меня весь мусор: дурацкие сомнения, мелочность, уныние. Уныние, кстати, – один из семи смертных грехов. И это, наверное, правильно: проще всего сказать, что ты неудачник, что тебе не везет, и вообще ты ни на что не способен – и какой тогда с тебя спрос. А ведь Он спросит.
Проходя мимо собора, я вдруг – точно это был ответ на мои мысли – увидел, что он открыт, и почти инстинктивно (как пчела летит к своему улью) шагнул в резные, в два человеческих роста, двери. Как странно: собор начали строить еще в шестнадцатом веке, это сколько же тысяч людей проходило здесь, сколько поколений – дух захватывает, – а теперь я словно иду по их следам. И в этом был какой-то покой, какая-то стабильность – как тень вечности. Очень почему-то успокаивающая.
В боковом приделе служил отец Александр. Второго священника не было, его роль исполнял престарелый диакон. Народу было совсем немного. А ведь раньше здесь, несмотря на огромность храма, яблоку негде было упасть. Великолепный хор, где некогда регентом была покойная жена Алекса, теперь сократился до трех пожилых женщин. Но рефрены респонсория они выводили все с той же трогательной чистотой и старательностью. И старенький, похожий на Луи де Фюнеса органист невозмутимо сидел на своем месте, повелевая могучим органом.
В этом тоже чувствовалось все то же успокаивающее дыхание вечности.
Присев на скамью, я послушал Magnificat с антифоном, ходатайственные молитвы, «Отче наш» и коллекту. Наконец, когда епископ благословил клир, направился к исповедальням.
Разумеется, отец Александр меня заметил. Но виду не подал. Здесь он был священником, а я прихожанином. Как говорится, ничего личного. И исповедь была пронизана той же отстраненностью. Это удивительным образом проясняло голову. И успокаивало. Поэтому я и решился рассказать о своих затруднениях:
– Мне просто не к кому обратиться, святой отец, а мне очень нужен совет. Я чувствую, что за мной следят, и не могу приехать к Алексу, потому что боюсь, что тогда и он попадет под подозрение.
