Скуловец снял свой треух; его жестковатые волосы были густо присолены сединой.
— Что тебе сказать, Адрианыч? — продолжал он разговор. — У каждой обиды свое начало есть. С маленькой криницы большая река начинается. Наша первая обида была вроде и смешная… Ну, значит, тогда, после тебя, подали заявления, собрались, думали, как колхоз назвать. Парнишка из района все на часы глядит. «Да как хотите, говорит, только скорее. Хотите «Рассвет», хотите «Восход», хотите «Утро жизни». А еще лучше именем героя или ученого, только Буденного не называйте, Мичурина тоже: такие колхозы в районе уже есть». А мы, Адрианыч, между собой вспомнили, как ты про Кубань, про машины, про комбайны рассказывал. Захотелось своего названия, хотя, может, и похуже, а своего. Неправильно мы думали?
— Нет, почему? Правильно. И какое же у вас было предложение?
Скуловец быстро посмотрел на Меланью; старуха поджала губы, покачала головой: мол, пустой разговор.
— «Стучи, машина».
— Как?
— Ну вот, чтоб, значит, у нас в Братичах тоже машины застучали, — упавшим голосом пробормотал Скуловец и изобразил ладонью что-то вроде вращения пропеллера.
— Слушай, так это же прекрасное название!..
— Не вышло.
— Почему?
— Парнишка этот из района сказал: нельзя, без… безыдейно, — выговорил Скуловец, видимо, с трудом запомненное слово. — Говорит, вы всегда, Братичи, неспокойные какие-то, не знаешь, что от вас ждать. Колхоз не цирк, а дело серьезное. Назовите его, говорит, именем Чапаева.
— Чапаев был хороший человек.
— Я его и не хаю. Але так сталось, что мы колхозу своему вроде не хозяева. Председателя, говорит, вам пока не направляем, а предлагаем вашего же бедняка Шагиду Андреяна. А мы уже только рукой машем: что ему про Андреяху рассказывать? Если наш колхоз, так наш, а если его — пусть сам назначает, кто ему взглянется.
Ключарев, словно обожженный, бросил недоеденную картошку, взволнованно прошел, по хате. Лоб его покраснел, как всегда бывало у него в гневе. Скуловец следил за ним исподлобья зеленоватыми прищуренными глазами, ожидая, что последует дальше. Бабка Меланья в черном платке, туго стянутом у подбородка, принялась собирать посуду все с тем же строгим и осуждающим выражением.
«Ну, вот оно тебе малое в большом. Проклятая мелочная опека! Всякую охоту у людей отбивает», — думал Ключарев, ходя из угла в угол.
— А почему ты, Скуловец, не мог ко мне в райком прийти? Меня-то ты знаешь?
— Так я думал, ты серчаешь, большим начальником ведь стал, — хитро проговорил Скуловец, усмехаясь глазами. Но, увидев, как Ключарев побледнел задохнувшись от обиды, сразу стал серьезным.
