– Сударь… – промямлила я, поспешно пряча руки под передник, чтобы ему вновь не пришло в голову их целовать. – В некотором роде я тоже… рада. Видите ли, сударь…
Не успела я придумать пространную речь, как раздался ужасающий скрип, треск, и покосившаяся калитка с грохотом обрушилась на землю.
Я подскочила. Огюстен вытаращился на сиротливо болтающиеся в воздухе железные петли. С балкончика послышались проклятия. Я виновато посмотрела вверх: лекарь упёр руки в боки. И затем, уничтожающе глядя на меня, показал пальцем на сломанную калитку. Краем глаза я увидела гримасничающего Этьена. При виде его ужимок во мне вскипело желание надавать ему тумаков. Но я тут же взяла себя в руки – Огюстен рядом, кто знает, вдруг опять превратится в ходячего Минотавра…
С посеревшего неба мне на нос упала одна капля, вторая, и хлынул ливень. В дом бежать было нельзя, двери наверняка заперли, потому я поманила Огюстена в беседку.
– Куда-а-а? – взревел с балкончика мсьё Годфруа.
Но мы уже скрылись от дождя и любопытствующих глаз за пышной зеленью розовых кустов, увивающих ажурные стенки беседки. Мы остановились, вытирая мокрые лица и отряхивая одежду.
Огюстен всё ещё ничего не понимал. Не скажу, что я понимала многим больше его. Я лишь была изумлена тем, что выйдя из состояния Голема, Огюстен совсем не выглядел идиотом. Оттого мне стало стыдно – до чего довожу приличного человека. Продолжая вытирать платком щеки и лоб, я украдкой рассматривала его крупное лицо, покрытое каплями, добрые глаза и фигуру, достойную Геракла. Он даже показался мне привлекательным.
– Какое насыщенное утро, мадемуазель! – улыбнулся Огюстен. – Необычное пробуждение, встреча с вами, ливень, калитка. Странно, скажу я вам, она соскочила с петель. Неужто в таком достопочтенном доме не следят за воротами или… что-то случилось?
– Боюсь, случились вы, – сказала я.
Его брови взметнулись вверх.
– Что – я, милая мадемуазель?
– Это вы выломали калитку, – вздохнула я и не стала признаваться, что отчасти была в том и моя вина. Кто знает, не возопит ли этот добрый на вид человек в праведном гневе о том, что его околдовали и заставили плясать под чужую дудку, как мартышку на ярмарке.
Челюсть Огюстена отвисла. Он высунулся снова под дождь, чтобы увидеть брешь в воротах уже другими глазами. Вскоре он вернулся и посмотрел на меня с недоверчивой улыбкой.
– Мадемуазель, должно быть, шутит. Такую массивную конструкцию? Я один? И зачем? Разве у меня был таран? И притом я ничегошеньки не помню.
