А потом выплыл месяц, матовый и не очень чистый. Юлиан протер глаза. Неужели он спал? Мыслями снова завладела рука, и уже невыдуманная, теперь он знал точно. За спиной послышалось шуршание, краем глаза он подметил движение; обернулся, но ничего не увидел. Рядышком в фонтане расплывалось отражение фонаря. И вдруг он понял, что рано или поздно придется умереть.
Не сегодня и даже не очень скоро, но вообще когда-нибудь; что тело можно порвать или сломать, словно обыкновенную вещь. Он посмотрел на руки: две серые ладошки, узкие и изящно очерченные, а когда нашел некоторое сходство с теми, давешними, его охватил ужас, да такой, что показался непременной составляющей мира, порождением окружавшей его темноты. Пот, несмотря на мороз, градом катился по его лицу. Юлиан закрыл глаза. Попробовал представить, что его больше нет, нигде, совершенно нигде; и тут сообразил, что как раз это и невозможно, что, пока в его голове роятся даже самые никчемные мысли, ему никуда не деться, он будет жить, в любом образе, обернись ты хоть привидением, хоть человеком-невидимкой.
Когда он открыл глаза, месяц перекочевал дальше. За спиной что-то зашелестело, но Юлиан не испугался: наверное, птица или белочка. Сжав кулаки, он медленно поднялся. Вышел из парка и направился вниз по улице; светофор подмигивал желтым глазом, ни одной машины поблизости. Он остановился перед витриной: радиоаппаратура, стиральная машина и — его собственное бледное отражение, и вдруг почувствовал, что уши, эти ненавистные уши, больше ему не мешают; на радио засветились электронные часы: ноль, три, двоеточие, ноль и семь. Он смотрел на цифры, пока семерка не превратилась в восьмерку.
Из ресторана рвались наружу приглушенные звуки: музыка вперемешку с голосами; он невольно ускорил шаг. Возле автомата со жвачками притормозил. Правда, не больно-то и хотелось, но раз уж остановился, придется взять. Он достал монету, просунул в щель и услышал, как та покатилась по железным недрам, подгоняемая невидимыми пальцами, раз, другой, третий, наконец попала в цель, и пачка выпала. Он разорвал обертку, очистил пластинку от фольги и положил в рот. На вкус сладкая, она постепенно изменяла форму, с каждым движением становясь круглее. Когда чья-то рука коснулась его плеча, он не струсил. Он был к этому готов.
Повернулся и поглядел в лицо полицейскому. Потом подумал об училке, о надкусанном яблоке в трамвае, о Туле и драконах без имени, обитавших на дне морском. И все равно почувствовал облегчение.
