.
Это возражение неосновательно, потому что во всяком психическом эксперименте мы имеем дело с тем же самым: мы сначала воспринимаем и затем воспроизводим то, что воспринимали. Во всяком психологическом эксперименте мы оперируем с образами воспринимаемыми. В этом отношении эксперименты в области мышления ничем не отличаются от других экспериментов.
Но самое веское возражение Вундта заключается в следующем. Эти эксперименты отличаются от психофизических тем, что в последних мы имеем дело с раздражением, которое мы можем изменять по нашему плану произвольно, можем видоизменять условия, при которых протекает психический процесс, а в этих экспериментах мы этого делать не можем. Ошибочность метода состоит, таким образом, в том, что мы не можем планомерно варьировать и повторять переживаемое, чтобы обеспечить достоверность высказываемого. Когда я задаю испытуемому какой-либо вопрос, то процесс в уме испытуемого находится вне моей власти. В психофизических экспериментах я до известной степени властвую над экспериментом, потому что, видоизменяя раздражение, я в то же время видоизменяю и самый психический процесс. В этих же экспериментах процесс протекает по-своему; я жду, когда процесс закончится, и испытуемый субъект расскажет мне о нем. Этим, конечно, эксперименты над высшими умственными процессами решительно отличаются от обычных психофизических. Последний аргумент Вундта имеет, действительно, значение. Согласимся с Вундтом, что в экспериментах этого рода психический процесс не находится в нашей власти, мы не можем производить в нем изменений. В них есть существенное отличие от тех экспериментов, которые называются психофизическими, главным образом, в том отношении, что в них не допускается никакого измерения, но ведь следует признать, что эксперимент мы имеем не только в том случае, когда может быть производимо измерение, но и в том случае, когда мы определяем качественные отношения. – Здесь же эксперимент служит только для того, чтобы установить факты. Мы, конечно, должны будем признать, что эксперименты этого рода менее совершенны, т. е. приводят к менее определенным результатам, чем эксперименты психофизические, но тем не менее они имеют очень важное значение именно потому, что они служат для установления фактов мыслительной деятельности. Посредством этих приемов исследования нельзя измерить явлений, но вполне возможно установить факты.
Кроме того, в них все же есть признаки, сближающие их с экспериментом в собственном смысле слова. Прежде всего мы можем по произволу вызвать любой мыслительный процесс; по желанию мы можем повторить его, – правда, не совсем в том виде, в каком мы его переживали, но все же можем повторить приблизительно в том же виде. Благодаря этим обстоятельствам мы можем избежать тех недостатков, которые присущи исследованию при помощи простого самонаблюдения. В силу этих соображений мне кажется, что названные нами экспериментальные методы исследования высших умственных процессов в будущем могут оказаться чрезвычайно плодотворными. Но при этом следует сделать весьма важную методологическую оговорку. Эксперименты этого рода могут сделаться плодотворными только в том случае, если в них в качестве испытуемых принимают участие лица психологически образованные. Это исследование высших процессов мышления, воли и т. п. имеет то важное значение, что возвращает психологию на почву чисто психологического исследования.
