Совершенно аналогично дело обстоит, мне кажется, с умозаключением, что то, что мы соединяем в слове «явления», не могло бы существовать, не будучи содержанием психических функций. Я не хочу сказать, что отношение между явлением и психической функцией тожественно с отношением между протяженностью и цветом. Напротив, оно, несомненно, совершенно своеобразно. Но общим в обоих отношениях является то, что как в одном, так и в другом случае оба члена могут быть отделены друг от друга только при помощи абстракции. Таким образом, это воспринимаемое внутри явления отношение может служить для пояснения того, что в таких случаях можно и чего нельзя умозаключать. И как, несмотря на тесную связь между протяженностью и цветом, бесцветная протяженность не заключает в себе логического противоречия, так понятие явлений, которые не суть содержания психических функций, логически непротиворечиво.
Если Кант имел право утверждать, что бытие не есть признак какого-либо понятия, то и здесь имеет силу аналогичное положение: представляемость и мыслимость не образуют признака какого-нибудь явления. Поэтому Спиноза правильнее смотрел на дело, чем Беркли, когда учил, что каждый из обоих атрибутов, – «протяжение» и «мышление» – «должен быть постигнут сам через себя»26. Вместо «протяженность и мышление» мы говорим в более общей форме (но соответственно с тенденциями у Спинозы, так же, как и у Декарта), – «явление и психическая функция». В самом деле, в этом пункте ни Спиноза, ни позднейшие философы, действительно, не преодолели дуализма Декарта. Данный нам фактический материал уже в корне показывает две стороны, и что бы мы ни говорили затем об единстве субстанции и реальности, о панпсихизме, универсальном идеализме, эту двойственность преодолеть невозможно.
Можно даже прибавить еще следующее: мы согласны допустить, что признак представляемости или мыслимости содержится в каждом материале мышления. Но даже и в этом случае описанное нами различие не исчезает: признак содержался бы в психических функциях так же, как и в явлениях, так как наше мышление направлено также на психические функции. Мы имели бы тогда, так сказать, в правой и левой части уравнения или в числителе и знаменателе дроби один и тот же множитель и могли бы для упрощения рассуждений спокойно исключить его.
Этим мы ограничимся для пояснения и подкрепления тезиса, что явления и психические функции не связаны логически необходимо друг с другом. Нас в настоящий момент интересует исключительно их непротиворечивое разграничение. Мы не связываем с этим каких-нибудь метафизических утверждений.
