— Ну, Лейбл, хорошо ли тебе спалось?
— Давно так не высыпался, реб Мордхе!
— Хорошо, хорошо…
Мордхе обернулся к лесу, заметил, как тот редеет год от года, и на душе стало тоскливо. Ему показалось, что он последний из семьи, он — ветвистое дерево, выросшее в чаще леса, и чем больше рубят лес, тем сильнее обнажаются его корни и опадает листва. Мордхе взглянул на лежащие деревья — свидетелей уничтожения леса, и его охватила печаль. Он знал, что при такой вырубке лес не продержится и пяти-шести лет. А что тогда? Мордхе не хотел и не мог думать об этом. Все уговаривали его переехать в город и жениться. Было действительно трудно жить без жены, дурные мысли закрадывались в голову и мешали спать. Дочь сбежала от него, оставив внучку. Колесико крутится. С ним произошло то же самое, и теперь это повторилось с дочерью. С того дня, когда Сорка ушла из дома, отец больше не упоминал ее имени, не искал ее, не читал ее писем. С горечью он наблюдал, как старая цепь еврейской семьи, проклятая Богом, Торой и народом Израиля, ржавеет и распадается на части. Жизнь его отца была вполне еврейской, тот не знал, что где-то «горбун» вынул из цепи «народ Израиля». Сам Мордхе в юности пошел еще дальше: он потерял Бога и был обречен на несчастье. В чем смысл его покаяния, если звенья в цепи уже проржавели и расползаются на глазах, подобно паутине? Его дочь, словно вольная птица, освободилась от всего. Мордхе стер память о ней, не желая ничего знать о ее судьбе.
Мордхе стал соблюдать заповеди и чаще посещать ребе. Он жаловался, что живет далеко от еврейской общины и редко получает вызов к Торе, однако ребе просил его не беспокоиться и продолжать жить в лесу: наверняка новый подрастет. Он велел каждую субботу собирать миньян, не жалеть второй телеги с дровами для синагоги и детской школы, ведь нет ничего милее Богу, чем благословение от еврейских детей. Нет ничего лучше, чем когда в каждом еврейском доме тепло и маленькие дети будут благословлять Его святое имя.
Из леса навстречу вышел лесничий в кожаном пиджаке. Рядом шел высокий крестьянин с сумкой под мышкой. Они сняли шапки и низко поклонились:
— Доброе утро, пан хозяин!
— Доброе утро! Откуда идете?
— Мы идем, пан хозяин, из ольшаника, — почесал голову лесничий и указал на второго крестьянина. — Это мой свояк, его зовут Штубак, он живет в Павловке.
— Хорошо, хорошо, зачем вы ходили в ольшаник?
— Ходили смотреть на мертвых.
— На каких мертвых?
— Пану ничего неизвестно? Да вот! — Он показал пальцем на свояка. — У него, у ольшаника, раскопали кладбище. Пановье «старозаконное» кладбище.
