– Надо подумать, – ответила Лиз.
– Мистер Спинелли собирается послать к нам «похитителей детей»?
– Вероятно.
«Похитители детей» – выражение, которое Лиз позаимствовала из своей любимой книги «Алиса в Зазеркалье». Оно означало хлопотливых благодетелей из местных властей, которые повсюду совали свой нос, чтобы удостовериться, что у детей такая семья, какой она должна быть, по их мнению. В прошлом году в Пасадене, за несколько месяцев до того, как мы уехали в Лост-Лейк, «похитители детей» вынюхивали все вокруг нас. Школьный директор решил, будто мама пренебрегает своими родительскими обязанностями, после того как я сказала учителю, что у нас не было электричества, потому что мама забыла заплатить по счету. Мама взвилась до потолка. Заявила, что директор школы просто еще один благодетель, который вмешивается не в свои дела, и предупредила нас, что в школе не следует обсуждать то, что происходит дома.
Если эти «похитители детей» придут за нами, сказала Лиз, то засадят нас в интернат или в центр для несовершеннолетних преступников. Нас могут разлучить, а маму отправить в тюрьму за то, что она бросила детей. Мама не бросала нас, ей просто нужен был перерыв. Мы могли прекрасно справляться со всеми делами, если бы только «похитители детей» оставили нас в покое. Их вмешательство в нашу жизнь как раз и создавало проблемы.
– У меня есть идея, – произнесла Лиз. – Если понадобится, мы отправимся в Виргинию.
Мама приехала из Виргинии, из маленького города Байлер, где ее отец был владельцем текстильной фабрики. Мамин брат, дядя Тинсли, несколько лет назад продал фабрику, однако все так же жил в Байлере со своей женой, Мартой, в большом старом доме, который назывался «Мэйнфилд». Мама выросла в этом доме, но покинула его двенадцать лет назад, когда ей было двадцать три года. Она уехала ночью из дома, поставив сумку со мной на крышу машины. Мама почти не общалась с семьей, даже не приезжала на похороны родителей. Но мы знали, что дядя Тинсли все еще живет в «Мэйнфилде». Время от времени мама жаловалась, как нечестно, что он унаследовал дом лишь потому, что он старше и он мужчина. Дом стал бы принадлежать ей, если бы с дядей Тинсли что-нибудь случилось, тогда она немедленно продала бы его, ведь в этом месте для нее нет ничего, кроме плохих воспоминаний.
Мы уехали, когда мне было несколько месяцев, и я не помнила ни «Мэйнфилд», ни мамину семью. Лиз помнила большой белый дом на холме, окруженный огромными деревьями и яркими цветами. Она помнила тетю Марту и дядю Тинсли, как они играли на большом рояле в комнате с французскими окнами, выходящими на солнечную сторону. Дядя Тинсли был высоким и веселым, держал Лиз за руки и кружил. Еще он поднимал ее, чтобы она могла сорвать персики с дерева.
