— В Баку приехал Большой театр. Эталон нашего оперного искусства. Приехал первый раз в моей жизни. Вот и случай, решили мои покровители, представить меня, юное дарование, на суд «небожителей». Руководство нашего Бакинского оперного театра вместе с Ниязи заручились согласием одной маститой певицы прослушать меня. Впервые я услышал ее голос на пластинках моего друга в том нашем «тайном» кружке меломанов. Тогда пластинок с записью итальянских певцов в продаже не было, у нас выпускались только записи наших, отечественных мастеров вокала, в основном солистов Большого театра. Так что имя той певицы было мне известно и ее авторитет тогда был для нас несомненен.
Терзала меня примадонна и так и сяк: и то спойте, и это, попробуем распеться, а теперь арию… Аккомпанировал я себе сам. Если номер был посложнее, за рояль садился концертмейстер. Я спел куплеты Мефистофеля из «Фауста», каватину Фигаро из «Севильского цирюльника», неаполитанские песни. Пел часа полтора… Никакого отклика. Каменное лицо. «Спасибо, молодой человек. Вы покуда погуляйте, а мы тут побеседуем с товарищами». Беседа затянулась. Вышла наша стихийная комиссия под водительством дяди Ниязи с опущенными носами. Не понимая, что происходит, я подошел к солисту нашего театра Бунияту-заде, великолепному баритону, который всем тогдашним баритональным знаменитостям сто очков вперед давал.
— Дядя Буният, а что это наши носы повесили?
— Да мало ли что, сынок, бывает. Старая она. Не понимает молодых.
— Что она сказала?
— Ничего не сказала. Носитесь, говорит, с ним, а ничего особенного. Мальчик с хорошим голосом, и не больше.
После этого вопиющего случая дядя Джамал, занимавший пост заместителя председателя Совета министров Азербайджана, решил показать племянника некому московскому доктору Петрову, «то ли ларингологу-певцу, то ли певцу-врачу». Тем более что Джамалу предстояла командировка в Госплан СССР. Так Муслим, сопровождавший родственника в столицу, встретился со специалистом по голосовым связкам и пению. Доктор Петров, осмотрев молодого человека, постановил: все в полном порядке, если хочет — может петь!
Тогда же, в ту давнюю первую поездку в Москву, Муслим Магомаев первые сделал записи своих песен в студии звукового письма, — «которые дали мне возможность по-настоящему узнать ощущение собственного голоса со стороны». А еще в Москве произошел случай, когда некий баритон из Оперного театра, с которым случай свел начинающего певца, проигнорировал его способности.
