На сморщенном старушечьем лице Годони будто тени запрыгали – столько чувств отразилось.
– Но разве ты сама всего не уразумела, боярыня? Если ты ее призрак видела, если она к тебе являлась, то сама можешь догадаться, что это предшественница твоя, Межаксева боярыня. А явилась она именно к тебе, ибо ты не простая баба. Ты такая же, как и я.
Малфутка не сводила с горбуньи пытливого взора.
– Годоня… А ты… ведьма?
Та сперва втянула голову в плечи, отчего ее горб словно навис над ней, потом взволнованно подскочила к двери, выглянула, нет ли там кого? Малфутка услышала, как она что-то бормочет в темноту переходов, потом бабка перевела дух, вернулась к боярыне.
– Все, я домового упредила, чтобы сообщил, если кто появится. А тебе бы понимать, матушка-боярыня, надо, что в голос подобное говорить тут не следует. Люди-то невесть что могут подумать да злое сотворить с такими, как мы.
Она сказала «мы» и ждала, что Малфутка ответит. Но та молчала, и Годоня стала ей рассказывать.
Что у Свенельда и до Малфутки жена была, та знала, как и знала, что двое прижитых от боярыни Межаксевы детей Свенельд отправил на воспитание к Ольге. Но это уже после кончины Межаксевы, а до этого… Плохо жил со своей прежней суложью Свенельд, ругались они да ссорились, и ладу между ними не было. И все из-за того, что Межаксева страшно ревнивой была. Свенельд ведь мужик видный, на него любая засмотрится, да и он порой любил погулять с девицами да молодками. Но пуще всего бесилась Межаксева из-за того, что Свенельда княгиня Ольга привечала. Ну уж Ольга его приманивала, или он сам к ней жался, тут еще как посмотреть. Свенельд-то при Игоре и Ольге высоко взлетел, у него и почет, и сильное войско под рукой, и власть. Межаксеву он за себя брал, чтобы укрепить свое положение, породнившись с ее родом, одним из самых прославленных и нарочитых[41] в Киеве. Вот Межаксева и считала, что она честь прибывшему в Киев варягу оказала, да все норовила власть над ним показать. И все княгиней его попрекала. А то речи были опасные, вредные. Дойди они до кого из бояр Игоря, еще неизвестно, как бы князь на это поглядел.
– С Липихой Межаксева тоже не ладила, – рассказывала Годоня, суча перед собой сухонькими, как птичьи лапки, ручками, будто сеть плела. – Властной была боярыня, ну да и Липиха любила волю проявить. Но тем не менее какие-то свои тайны между Межаксевой и ключницей имелись. Порой они запирались вместе, а чем занимались – никто не знал. Но после такого Межаксева всегда довольная и веселая была, даже с Липихой приветливо держалась. И вот однажды… Более солнцеворота
