Я слушал, и начинал чувствовать потребность в смене системы координат. Мы живем в трехмерном пространстве, и если бы Лобачевского не родила земная женщина, то его породили бы наркотики. В какой точке плоскости я живу?
Наевшись циклодола, я заползал на Ирину спину, и долго не мог слезть, потому что тело не давало мозгу никакой информации о том, скоро ли наступит оргазм. Я смотрел в трехстворчатое зеркало, видел в нем двух особей в обезьяньей позе и пытался сконцентрировать внимание на своих ощущениях, но это было бесполезно. Как будто вата обволокла голову, и рессоры ног амортизировали движения – полное отсутствие статичности, а соответственно, полное отсутствие точки опоры. Кончить я не мог. Разрабатывая молодое влагалище, я совершал трипы в зеркало. Меня тянула за член, как за веревочку, вотчина героини Льюиса Кэрролла. Я трахал Алису, Шалтая-Болтая, Черную королеву, Тру-ля-ля и Тра-ля-ля. В каждой шахматной клетке сидело новое существо с дыркой промеж ног, и дырка эта сочилась, как свежая зарубка на сосне. Смола пахла Ириной промежностью, запах этот аккумулировал все запахи мира, заползал в ноздревые туннели и скатывался в шахту носоглотки. Вселенная сконцентрировалась в головке члена, уместилась в нескольких кубических сантиметрах. Не было Финского залива и квартиры с пожухлыми обоями. Был ковер-самолет в виде кровати, который совершал рейс в толщу фантазий, увязал в меду галлюцинаций. Патока сна наяву вытекала из сот повседневности. Циклодол делал свое дело.
В то утро Ира разбудила меня со словами, что пора выметаться. Я перевернулся на другой бок, мне было не открыть глаза. Сон наползал уверенно, как лед на речку в декабре месяце. Она опять стала трясти меня за плечо. Я откинул одеяло и, не раслепляя век, стал на ощупь искать трусы. Когда наконец растопырил ресницы, то увидел перед собой женщину с неприятным выражением лица – выражением, не предвещающего ничего хорошо. Это была Ирина мама, которая приехала в бывшую российскую столицу проведать дочь. Заодно и меня проведала.
Серый барабанщик, который меня сюда приволок, относился к процессу приема переработанного салутана со скрупулезностью фармацевта. Он всегда носил с собой личный шприц, который никому не давал, всегда ширялся последним. Никогда меня не науськивал.
– Не хочешь – не надо. Дело твое, – говорил он.
Когда Маша заняла территорию моей души целиком и полностью, я поехал к Ире прощаться.
Дверь открыл мужик с мочалкой бороды на лице. Глаза его немигающим взором поприветствовали нового гостя. Я вошел внутрь и тут же наступил на тело неизвестной личности, которая, притворившись половым ковриком, мирно посапывала у самых дверей. Оставалось только ноги вытереть.
