Мы шли по траве, цвет которой ночью разобрать невозможно. Я пытался любоваться звездами, которые тараканами заползли в пазы неба. Я был близок к обмороку. Это происходило со мной. Сейчас. Это слово, рифмуемое с кровью и морковью, вырастало на языке, и клонило свой стебель к губам, готовое сорваться с них и рухнуть в пропасть назревающего лета. Шептались в ушах недавно произнесенные звуки, елозили на шее отпечатки поцелуев, голова проросла крыльями, готовая слететь с шейного стрежня.
Маша говорила о том, что нужно опять возвращаться на работу, что она расслабилась. Я поинтересовался, что за работа.
– В конторе, – ответила она.
И потом произнесла несколько фраз, которые придавили меня всей тяжестью подросткового разочарования.
Я пытался соотнести то, что мне довелось только что узнать, с тем человеком, который шел рядом. Шестнадцатилетняя девочка. Самая красивая из тех, что мне доводилось встречать в своей жизни. С завораживающим голосом, о котором потом одна моя знакомая сказала: «Я бы влюбилась в нее только за этот голос». Она картавила, шлифуя слова р-содержащие, сглаживая их рычание. Находка для логопеда. И для любого мужика с деньгами. Для любого, кто может позволить себе заказать проститутку. Вниз по синусоиде настроения.
Когда тебе семнадцать лет, то каждого мудака, который трахал твою девушку до тебя, ты воспринимаешь как личное оскорбление. Я получил сотню пощечин за один раз. Самолюбие размякло и растеклось где-то внутри. Раскромсала бессонная тварь карамельные сны под подушкой. Изучаю лунный букварь. Вновь сдружился с чайною кружкой.
Две половинки ночи разделили, распилили счастье, даже не дав возможности опомниться.
Наутро поехали на Петроградку забирать из ремонта ее туфли. У нее вокруг юбки барахтались висюльки, наверное, для пикантности они были помещены на этот кусок материи, облегающий женские бедра. Маша постоянно цеплялась висюльками за мимо проходящих мужиков, что усугубляло мою невеселость. Я встал не то чтобы не с той ноги, я лег не с того боку. Город смердел обыденностью, чавкал хлопающими дверьми автобусов, издавал звуки каменной природы, которую освоили пять миллионов человек. Я положил в карман номер ее телефона, записанный на сигаретной пачке.
Привычное течение жизни оказалось нарушено. В твердом теле зарождавшегося понятия о том, как нужно жить, образовались дыры, из которых вытекал накопленный кислород уверенности в себе.
У Маши было два младших брата, одного звали Юлий. То есть Юля. Уже тогда я смотрел с сожалением на пятилетнего носителя всех возможных кличек в начальной школе. Дети очень внимательны к любым отклонениям от нормы. Помню статью в «Ленинских искрах», где школьница с негодованием писала о своей однокласснице, которая носит крестик. Уж не раз ей говорилось, чтоб сняла, а она ни в какую. А мальчик Юля – первая мишень для подросткового бесовства. И Цезарь не в счет.
