В наших переулках | страница 23
Я не хотела касаться в этих беглых записях, призванных закрепить на бумаге «для семейного архива» лишь ускользавшие из памяти вехи жизни моего отца, ничего постороннего и отвлекающего. Но можно ли понять эту скромную и тихую жизнь, если вовсе исключить из нее личность нашей матери? С другой стороны, рассказывать о ней трудно, и задача эта для меня обречена на неудачу. И все-таки я вынуждена хотя бы сделать попытку, потому что мама — может быть, самое яркое событие той тихой, незаметной жизни, которой я не хочу дать вовсе бесследно уйти в забвение. Может быть, жизнь отца и расположилась между двумя этими главными ее драмами — революцией и мамой? Две неудавшиеся судьбы, отвергнувшие его. Впрочем, что значит неудавшиеся? Они последовательно совершились во времени, они сначала поднимали человека, потом ранили, потом извергали из себя, оставляя одного на пустынном берегу жизни. Они были. А итог? Ведь он всегда один.
Когда наша мать вышла замуж за отца, ей не исполнилось и 22 лет. Позади у нее осталось детство в скромном родовом помещичьем доме, ранняя смерть матери, злая мачеха («настоящая» мачеха, хотя и родная тетка), институт благородных девиц — это до 1917 года. И сразу после, в 16 лет, вслед за уроками Закона Божия и прогулок парами по Девичьему Полю под присмотром классных дам, — полная воля, данная революцией и сиротством одновременно. Четверо подростков в пустой квартире на Пречистенке, без взрослых, без хлеба, без какой-либо заботы, начатый и тут же брошенный университет, работа в Малом театре, кружащие голову знакомства с его великими актерами — Ермоловой, Федотовой, Южиным, Провом Садовским, Пашенной, в результате — отчаянное увлечение театром и поступление в театральную студию.
Таковы факты. Но наша мама — это не одни факты, она не может быть объяснена фактами. Это еще и неуемный темперамент, и бездна разнообразных и разбросанных способностей — от иностранных языков до гимнастики, от увлечения философией до пения цыганских романсов и русских частушек; и причудливая «дворянская» смесь самых возвышенных представлений и убеждений с безудержным, неуемным стремлением к удовлетворению сиюминутных прихотей. Причем в этой жажде сиюминутного и самые высокие гуманные потребности могут приобретать столь же катастрофический, столь же роковой характер, как и более эгоистические страсти.
Да, за мамой стояло другое прошлое, совсем другая культура, чем за отцом. Завораживающую силу ее семейных преданий я испытала на себе вполне и, может быть, именно в противовес ей решила записать более бедную и скромную родословную — во имя справедливости и, вероятно, вопреки эффектам артистизма. Потому что ведь там, в этом материнском прошлом, где-то в неописуемой его дали было какое-то родство или свойство с просветителем XVIII века Новиковым; там было участие в русском походе 1813 года в Париж одного юного поручика; там была грандиозная страсть к псовой охоте; там была причастность к польскому восстанию 1863 года и в виде наказания-спасения кругосветное путешествие молодого корабельного врача; там были парижские салоны, знакомство с Тургеневым и Репиным, нежная дружба одной из прапрабабок с художником Боголюбовым; там были разрозненные и заложенные поместья, заграничное образование, упражнение в художественных переводах, врачи и агрономы высокого класса; там было русское барство и русская интеллигентность в той удивительной, неповторимой смеси, которая сама по себе предвещала неминуемую революцию. И во всяком случае эта смесь дала один плод бесспорной ценности — удивительных женщин вымирающей на наших глазах породы. Необыкновенность русских интеллигентных женщин особенно проявилась после революции, именно тогда, когда они были поставлены в обыкновенно-страшные или обыкновенно-трудные условия, как и весь народ. Тогда они и слились со всем, что было вокруг, и пронесли себя, таких особенных, через все, сохранив в себе крупицы и блестки старой русской культуры, ее гуманность и широту в первую очередь. Это сделали не мужчины, а женщины. Они были гибче и выносливей.