Дело было даже не на коралловом рифе, а в Соленом озере. Это такой водоем, сообщенный с морем. Скала посередине. На ней ступенечки – залезать. Не то что бы какое-то запрещенное место.
Потом плыла к берегу, зрелищно истекая и опасалась мурены. Иду – мелодрама. Песок белый, кровь капает. Арабы делали страшные глаза, итальянцы всплескивали руками. Русские переносили мое страдание стоически.
Григорук со стаканом в руке стояла возле холодильника, когда я, затыкая трусами рану, окровавленная зашла в номер.
– Ебать-копать! – сказала Григорук и опустила стакан.
Она бегала, что-то орала, нашла в чемодане страховку и потащила меня в медпункт. Там долго ругалась.
– Я тебе сейчас заполню! Я тебе так заполню, арабская ты морда! Человек кровью истекает!
Григорук в операционную не пустили. Я слышала, как она бесновалась в приемном покое.
В раздетом виде или даже в купальнике я вызываю умиление у мужчин. Даже жалость. Я неспортивная. На днях тренер смотрел, как я таскаю гантели, и на лице у него была боль. Он предложил заниматься бесплатно.
Египтянин-врач с нежностью посмотрел на мой шрам от перитонита.
– Слип энд донт край, – говорит египтянин. Надо быть честной: я всплакнула, но даже не от боли, а от страха, глубокий порез, кожа разошлась как земная кора от тектонических сдвигов, в разрезе видны беловатые слои и что-то малиновое светится. Потом пришел ассистент, похожий на средневекового горбуна. Так вот: горбун налег от усердия на мою вторую, здоровую ногу.
– Будешь пить антибиотики и приходить ко мне на перевязки через день, – сказал в конце врач.
Мне наложили семь швов, повязка на полноги.
Когда мы дошли до кадки с пальмой у входа, повязка сползла. Вернулись, врач стал хохотать.
– Ржет он, – сказала Григорук в сердцах. – Пластырь налепить не может, пидораускас.
* * *
Плавать нельзя, в СПА нельзя, на танцы под пальмами – тоже нельзя. Лежу как бревно. Умолила Григорук уехать в Каир – там как раз Ахмад экскурсоводом. Она долго тянула волыну – не может же она бросить дитя, то есть меня. Зачем-то оставила мне флягу с текилой. Я полежала на пляже. Смотреть на купающихся было невыносимо. В номере убирали и посреди комнаты зачем-то стоял козляускас. Люду, говорит, ищу, она хотела у меня интервью взять. Я пожала плечами, папаша помялся и ушел.
Приехала Григорук, говорит:
– Та, большой город, все бегают, машины ездят – кошмар! Ходили в музей духов: вонючки! Экскурсия – не фонтан.
Про Ахмада ни слова. Прихорошилась, опять ушла. Я легла на кровать: и душа, и нога болели.
