), «просвещенная Европа» вела переговоры с кочевниками /46/, одновременно мощными ударами раскачивая русский «щит» со своей стороны.
Груды древнейших икон и книг[46] запылали в варварских кострах: к их уничтожению ордынцы почему-то проявили особый интерес. Оживилось иноверчество, подняло голову язычество /47/.
«Я соборны больши церкви на дым спущу…
Я печатны больши книги во грязи стопчу,
Чудны образы-иконы на поплав воды…» /48/.
Грозным эхом отозвалась на Руси столь чтимая ныне реформа князя Владимира. И «никогда не поймут таинственного смысла человеческой истории те, для кого она представляется лишь скопищем случайных совпадений, разрозненных событий, поступков и явлений» /52/.
«Сказывай, небось, лише совесть крепку держи; не себе славы ища, говори, но Христу и Богородице» /53/.
В XVII в., трудно отбившаяся полутора столетиями раньше от ереси жидовствующих[47], Россия не устояла перед церковным расколом, вызванным новой реформой – патриарха Никона и царя Алексея Михайловича[48]. И глас противника Никона – протопопа Аввакума – изнемог в светоносных скитах, сжигаемых вместе со старообрядцами[49].
Думается, никонианство не было только произволом группы лиц, посягнувших править церковные книги и ритуалы. Многочисленность духовенства и паствы, быстро примкнувших к реформе, несомненно указывает на то, что реформа неявно, негласно и длительно готовилась внутри церковной и народной жизни (как позднее прививался атеизм, а ныне ненавязчиво внедряется экуменизм). И не за один только «азъ» принимали мученическую смерть верные старообрядцы.
Греческий архимандрит «Дионисий еще во время русского собора 1666 года сочинил трактат для осуждения русского крестного знамения и старых книг <…> Презрение к русскому обряду Дионисий показал не только на словах, но и на деле. Когда в великую субботу 1667 года во время торжественного патриаршего богослужения в присутствии царя русское духовенство пошло с плащаницей “посолонь” (по движению солнца), то Дионисий совершенно неожиданно увлек греческих патриархов и остальное греческое духовенство в обратном направлении, навстречу русской процессии. Произошли замешательство и довольно резкий спор между русскими и греческими архиереями. Наконец, сам царь вмешался в конфликт между русским и греками, предложив, чтобы и русские пошли за гостями, оставив старинный русский обычай ходить посолонь…» /58/. Как знать, может быть, это был один из опаснейших поворотных шагов не только самого русского православия, но и всей истории:
