Окно закрылось, «тойота» тронулась с места.
– Жека, ну, нормально, а?! – развела руками девушка, отходя вслед за оператором к двойной разделительной полосе.
– Нармальна, Женька! Снято! – засмеялся оператор, снял с плеча камеру, посмотрел на часы. – Все, нечего здесь мерзнуть, завтра завеемся в какой-нибудь супермаркет, где тепло, светло, народ бродит расслабленный, там и поснимаем. Поехали ко мне греться, а?
Последние дни осени далеко не так приятны, как, скажем, бабье лето. Большой город уже без листьев, но еще без снега. Ветер треплет за окном кусты и деревья, иногда срывается дождь, потом передумывает и снова прячется в облаках, а те ползут низко, медленно, словно присматриваясь к людям, которые живут в этом городе. Но вообще-то облакам все равно, они несутся дальше, оставляя людей в их суете и вечных проблемах.
Яна смотрела в окно, держа обеими руками керамическую кружку с горячим чаем. Тепло согревало пальцы и, казалось, расходилось по всему телу. Где же она перемерзла? Теперь было больно глотать, ее тело просилось домой, под горячий душ, затем в мягкую пижаму, шерстяные носки и под теплое одеяло. Но она, отпустив своих кружковцев, должна была дождаться посетительницы.
К тридцати годам у Яны был диплом учителя труда и черчения и некоторый опыт работы в школе, которая разочаровала ее большей ориентированностью на отчеты и другую формальную бюрократию, чем на развитие действительно творческих способностей учащихся. По натуре не революционер, она не пыталась что-то изменить в системе, а при первой же возможности пошла другим путем – бросила школу и зарегистрировалась в налоговой как частный предприниматель. Приятельница, которая работала тогда в детском саду старшим методистом, составила ей протекцию в аренде свободного кабинета, и Яна обосновалась в конце коридора в комнате с кладовой. После обеда она проводила там занятия с теми, кто хотел научиться росписи по дереву или плетению разных изделий из бисера, кожи, разноцветных нитей, валянию из цветной шерсти – что сама умела, тому и учила. Кружковцы платили какие-то деньги за науку, а реализатор на Андреевском спуске продавала ее авторские работы, зарабатывая и себе, и Яне свежую копейку.
Но кроме умелых рук, терпения и хорошего вкуса у Яны был еще какой-то странный, непонятный дар. Она и сама не знала, появился он с течением жизни или, может, был в ней всегда, но дремал до поры. Яна умела, как говорила ее приятельница, «выровнять» человека в состоянии жизненной растерянности, депрессии, в тот период, когда руки опускаются и жить не хочется. Собственно, она сначала и не знала, что это умеет. Заметила только, что одна за другой начали приходить «поговорить» не только встревоженные знакомые, но и знакомые знакомых, совершенно чужие люди. Хотя им, похоже, было даже легче открыться постороннему человеку, как попутчику в ночном поезде, которого ты, сойдя на своей станции, больше никогда не увидишь.
