— Тьфу, неуч! — плюнула в сердцах баба Яга. — Да ты никак все думаешь, что я тебя зажарить и съесть собиралась? Обряд это такой, обряд специальный! Я тебя должна была тестом обмазать, как следует, да на одну секунду только огнем-то опалить, чтобы судьба твоя недоделанная, непропеченная пропеклась как следует, чтобы ты на путь-то тебе предназначенный готовеньким встал. И все бы у тебя было: и семья, и детки, и первым человеком ты в своей деревне сделался бы, за советом и помощью к тебе и стар и мал бежал бы! А так что? Непропеченным, сырым так и остался. Ни то, ни се, ни рыба, ни мясо, ни тесто, ни пирог. Кому ты нужен такой-то? Сам себе даже не годен.
Опешил Иван, стоит, затылок чешет, не знает, что и сказать. А вдруг не врет бабка?
— А, была — не была, — говорит, — сажай меня, бабка, в печь, все равно терять уже нечего.
— Ишь, захотел, — усмехается бабка. — Да ты на себя-то посмотри! Здоровый какой, в печь не влезешь! И теста на тебя не напасешься! Нет уж, поздно. Тогда надо было, когда предлагали. А теперь иди, ищи свою судьбу сам. Далеко ты больно ушел от нее, вот и потерялась она. Отыщешь — твое счастье, а нет… Ну, значит, так всю жизнь свою и прокукуешь в одиночку. Знать, такая у тебя судьба теперь.
— Ну уж нет, раз ты говоришь, судьба мне была иная предназначена, так я найду ее, во что бы то ни стало! Ну не хочешь меня в печь сажать, так хоть подскажи, куда идти, в какую сторону…
— Придешь на опушку леса, туда, где даже в солнечный день темно, лучи сквозь ельник не пробиваются. Голыми руками какое-никакое убежище себе смастеришь. И будешь жить там до тех пор, пока твоя судьба не начнет сама к тебе подбираться. А уж как станет знаки подавать — ни с чем ее не перепутаешь. Там и узнаешь, куда тебе путь держать. Все! Больше от меня ничего не услышишь. Ступай, ступай, кому сказала!
И вытолкала баба Яга Ивана со своего крыльца. Пошел он, понуро склонив голову. Думал по дороге: а может, вернуться поближе к людям? Обратно в деревню попроситься — вдруг сжалятся и пустят? Но вспомнил, как его выгоняли — и решил, что не будет возвращаться. Пусть лучше дикие звери в лесу съедят, чем жить рядом с людьми, которые только и хотели от него избавиться…
Шел он шел, и, наконец, пришел на самую опушку леса, где все небо закрыто ветвями высоченных елей, и даже в солнечный день темно. Вырыл он там себе голыми руками землянку — и день рыл, и два, и неделю — сверху еловых веток набросал, забрался внутрь и начал там сидеть день и ночь, горькую думу свою думать. А когда голод и жажда его одолевали, выходил, чтобы ягод собрать, да воды из ручья напиться.
