Очерк М. Горького «Зрители»[207] был включен писателем в его книгу «По Руси» (1923), в которой из творчески переработанных впечатлений бродяжьей юности автора постепенно складывается яркий и противоречивый портрет русского народа во всей его силе и слабостях. Одним из способов раскрытия парадоксальности русской души становится обращение писателя к различным проявлениям народного творчества (от духовного стиха до охальной песни), что находит свое применение и в одном из самых мрачных текстов книги – «Зрители».
В этом очерке описан тягостный случай: на глазах равнодушных зевак на солнцепеке истекает кровью мальчик-сирота, раненный лошадью в толчее генеральских похорон. Сам повествователь, из-за больной ноги прикованный к «наблюдательному пункту» у подвального окна, тщетно пытается побудить «зрителей» к каким-либо активным действиям, но лишь вызывает их насмешки и глумление. Даже добродушный пьяница, доставивший, наконец, ребенка в больницу (выродившийся «потомок» Вонифатия!), кажется рассказчику равнодушным к судьбе несчастного Коськи.
Несколько дней спустя рассказчик у своего окна слышит, как чей-то ленивый голос пересказывает Житие мученика Вонифатия. В этом пересказе нет ни Рима, ни Тарса, ни богомольной распутницы Аглаиды, а сам пьяница Вонифатий называется богачом, хотя и «доброй души человеком». Вот весь подвиг мученика в изложении «зрителя»:
Идет он, пьяненький, рано утром домой, а солдаты христианам головы рубят <…> Поглядел [Вонифатий], да и говорит: «Вы, говорит, такой-сякой народ! За что вы этих избиваете насмерть? Я, говорит, сам во Христа верую!» Тут его сейчас схватили и – р-раз! – тоже голову напрочь. А он преспокойно взял ее за волосья, положил под мышку себе и пошел по улице и пошел!»[208].
Только завершающая пересказ фантастическая подробность, заменившая посмертную улыбку Вонифатия и известная по некоторым другим житиям[209], удивляет «зрителей», вызывая у них жадное желание поглядеть на «эдакое чудо». Его воздействием объясняют они и массовое принятие христианства очевидцами казни мученика. В Житии это обращение толпы явно вызвано стойкостью и мужеством Вонифатия, тем чудом человеческой отваги и сострадания, которого так и не заметили слушатели пересказа. Никакого нравственного урока из услышанного они не извлекли, что подтверждается не только их обсуждением рассказа, но и тем, что последующее зрелище похорон сироты, умершего в больнице, не вызывает ни у кого угрызений совести, а в смерти Коськи винят «докторов». Точно безвозвратно утрачены какие-то духовные опоры людей, и мудрое слово старинной легенды напрасно падает на каменистую почву их слепых и глухих душ. А ведь «зрителей» и злодеями-то не назовешь, это всего лишь равнодушное большинство. Кажется, в этих душах уже умер Бог, имя которому Любовь, и никому, кроме повествователя, не внятна «бесконечная голубая печаль небес».
