Правда, остается проблема информации: чем выше уровень работы, тем она обильней, оперативней и сложней. Не это ли губит посредственности? Не это ли останавливает слабых духом? А таланту информативная лавина не страшна. Талант пропускает ее через себя без труда, и, если требует дело, – тянет ее на себя отовсюду, из самых немыслимых мест, как «черная дыра». А если и этого оказывается мало – талант сам создает всю необходимую ему информацию.
Короче говоря, я думаю, дело было не в масштабах работы, а совсем в ином: чтобы дальше расти, чтобы не буксовала карьера, чтобы не оказаться в тупике, требовалась бумажка. Диплом о техническом образовании.
Этим я не хочу сказать, что считаю высшее образование для талантливых людей необязательным. Отнюдь нет. Просто в случае с моим отцом дело было не столько в знаниях и навыках, которых у него более чем хватало, сколько в формальном праве брать на себя большую ответственность.
Отец проучился в Москве, в Высшем техническом училище имени Баумана, три года. Это был специальный курс. Конвейер, который формировал из опытных практиков дипломированных специалистов. И когда я вспоминаю нужду, в которой мы жили, даже нищету, то имею в виду, прежде всего, эти три года. До них нам жилось тоже не сладко, впрочем, как и всем вокруг; не бедствовали – и слава Богу. После них отец пошел на повышение – и жизнь стала налаживаться.
Но эти три года не выкинешь.
Отец получал от завода стипендию – 700 рублей; если пересчитать на нынешний курс, выходит самое большее 1401, да и то вряд ли. Половину он оставлял себе – ведь на что-то же он должен был жить! Половину отдавал нам. Даже перебиваться на эту малость втроем было, конечно же, немыслимо, поэтому мама подрабатывала – шила по ночам. Шила она хорошо, но контингент-то был все тот же – наш круг. Работа ценилась дешево не потому, что люди не хотели больше платить. Не могли! Они так же, как и мы, с трудом сводили концы с концами, и, чтобы заплатить портнихе, должны были ограничивать себя в чем-то ином.
Но как бы ни были малы эти гонорары, они все же были, мы продержались ими эти долгие три года, хотя потом выяснилось, что маме это просто так не сошло: у нее резко сдали глаза. Я узнал об этом много позже. Сказать, что я сожалею о мамином несчастье – значит не сказать ничего. И все же! Все же – как бы ни было горько сознание маминой утраты, я не могу заставить себя думать о тех вечерах иначе, чем с нежностью.
