* * *
В середине лета, тринадцатого июля, в слепую туманную рань, часов в шесть утра, поезд Московско-Воркутинской железной дороги, тяжело дыша после долгой скачки, выпускал последние пары у вокзального перрона столицы России. Было свежо и прохладно, несмотря на летнюю сушь и давно уже вышедшее из ночного укрытия солнце. Казалось, земля, пока дневное светило не вошло ещё в свою полную силу, пытается хоть как-то уберечься от надвигающегося дневного зноя и, обдуваемая со всех сторон свежим утренним ветерком, тужится остудить, охолонить всё более и более раскаляемый каменный мешок державного города. Пассажиры, несмотря на прекрасное погожее утро, никак не могли определиться, чего им больше бояться – то ли прохладного ветерка, то ли палящего, даже в этот ранний час сулящего духоту и зной солнца. «Коленька, мальчик мой, – то и дело доносились отовсюду примерно такие восклицания. – Надень немедленно панаму! У тебя же гланды! А то солнышко головку напечёт!» Путешественники выплёскивались тонкими ручейками из дверей вагонов, сливались в один могучий поток и, нагруженные чемоданами, сумками и баулами, текли полноводной рекой к зданию вокзала. «Эй! Потаскун! Насильник! – кричала, забивая голосом общий гул толпы, богатырского сложения тётка рядом с нагромождением огромных клетчатых сумок. – Меня бери, меня! Имей меня первой!» Река послушно обтекала этот клеёнчатый утёс, немного пенилась, бурлила по-московски ворчливо, но продолжала течь дальше, как ни в чём не бывало. А вокруг бурно шумел, гудел океан просыпающегося для трудов праведных и неправедных города. Впрочем, шумел и гудел он всегда, в любое время дня и ночи, в летний зной и в зимнюю стужу, ни на миг не прерывая внутри себя процессы созидания и разрушения, взаимоисключающие друг друга в нормальной живой природе, но взаимодополняемые друг другом в рукотворной стихии человеческого безумия. Такова уж особенность этого океана.
На платформе вблизи одного из вагонов стояли друг против друга два пассажира. Оба люди уже немолодые, но ещё и не старые, в самом расцвете лет, оба почти налегке, без обременяющей путешественника большой поклажи, оба не щегольски, но прилично одетые, хотя и в совершенно различных стилях, оба с довольно замечательными физиономиями и оба решившие, наконец, вступить друг с другом в расставание. Если б эти двое наперёд знали один про другого, чем они друг для друга замечательны, в чём состоит неслучайность, а может и судьбоносность их встречи, то, конечно, не стали бы прощаться, а подосвиданькались бы легко и непринуждённо, как старые добрые друзья и, даже не уговариваясь о новом, так предсказуемом сретении, разошлись бы кто куда, каждый по своим надобностям. Но жизнь человеческая полна сюрпризов и тайных до времени загадок, знать которые невозможно, да и вовсе неинтересно. Тем она, наверное, и привлекательна, эта жизнь.
