«Потрясающе! Я тоже почти готов. Только дай мне лет десять».
В ожидании ответа я смотрел на Эди. Она перехватила мой взгляд и спросила:
– Что там такое?
– Ничего.
«Тебе обидно, я понимаю».
Раньше мне обидно не было, а теперь стало. В голову лезла непрошеная картина: Клара в гостиной стильного дома Уэйна Килси, он ее оглаживает, рядом бокал белого совиньона, и она, стуча пальцами по клавишам, несколькими ленивыми словами заканчивает целую главу своей жизни. Ни намека на извинения.
«Если всеобъемлющее чувство облегчения оттого, что мне больше не надо иметь дел со всякой чушью твоего самовлюбленного Нового века, можно назвать обидой, то да – я уязвлен и испытываю все муки ада».
Вряд ли в настроении утренней медитации на тему «живи и давай жить другим» мне приходили подобные мысли.
«Это подтверждает, что я поступила правильно».
«Смешно. Разве случалось, чтобы ты поступала неправильно?»
Я ждал ответа и, не дождавшись, начал сочинять следующее письмо.
– Что с вами?
Я поднял голову.
– Ничего.
– Вы что-то бормочете.
– Не имею такой привычки.
– Если будете продолжать так сильно лупить по клавишам, то расшибете клавиатуру.
Сдавшись, я показал ей переписку. Эди читала из-за моего плеча, положив ладони на спинку стула.
– Ох-ох, – проговорила она, закончив. – Совсем не слышно свадебных колоколов.
– И чья вина? Моя? Ее?
– Разве это имеет значение? Вы были грубы, а она холодна, как глина.
– В ней говорит дочь горшечницы.
Эди улыбнулась и вернулась к своему столу.
– Она хочет с вами встретиться.
– Кто?
– Горшечница.
– Думаете?
– Да. Только ума не приложу зачем.
В кабинет ворвался Догго с письмом в зубах. В последнее время он осмелел и свободно разгуливал по всему агентству. Сначала я решил, что письмо пес стянул у кого-то со стола. Но вслед за Догго на пороге появилась Анна.
– Получилось! А я всего-то и сказала: «Отнеси это Дэну».
Я удивился и был тронут:
– Он знает мое имя!
– Он знает, где лежат собачьи шоколадки, – заметила Эди.
– Ничего подобного! – возмутилась секретарша. – Мое имя он тоже знает. Проверьте!
Она отошла к дивану, и когда я произнес «Анна», Догго повернул к ней голову.
– Вот видите? Очень умный пес.
– Только прежде скрывал свой талант.
Догго по-прежнему держал письмо в зубах. Я выдал ему собачью шоколадку, затем повалил на пол.
– Ты моя умница, мой маленький Эйнштейн!
Мы немного повозились, он порычал, но по-доброму: мол, это я так, показать, что мне сейчас хорошо.
Дети Ральфа закончили семестр, и он повез их на каникулы на Мальорку, а держать оборону в агентстве оставил Тристана. Неглупый малый, но понятия не имел, как действует на окружающих. Неужели не слышал шушуканья в рядах подчиненных? По мнению некоторых, уж слишком распустил крылья, поспешив занять освобожденное Ральфом место. В нем появилась чванливость с налетом вкрадчивой льстивости. Когда мы с Эди вошли в его кабинет, он, изображая значимость, даже положил ноги на стол и читал какой-то документ.
