От таких слов Ивану стало холодно. Он поднял голову, и уши его затопил каскад звуков, и зрение его помутилось от пестрого мельканья костюмов. Весь ресторан плясал казачкa'.
Оп-ля, оп-ля! Старые тетки поднимали руки, вспоминая лезгинку.
– Ка-за-чок! – хором скандировали музыканты. А некто толстенький, желая крутануться на триста шестьдесят градусов, крутанулся всего лишь на триста пятьдесят, отчего и упал, но был немедленно поднят и снова пустился в пляс.
Дела… Иван хотел бы умереть. И даже мысль мелькнула – а не мотануть ли отсюда быстрым ходом?
Которую сразу же отогнал как опасную и уголовную.
Тут выручила Маира. Она подошла и смягчилась.
– Ладно, – сказала Маира. – Ладно. Завтра принесешь.
– Полсолянки, филе, бутылку минеральной, пятьдесят коньяку, – заказал угрюмый. И тихо посоветовал: – Зря вы, девушка, поважаете алкоголиков. Учить их надо, учить! Вы думаете, он вам завтра принесет? Ждите.
Иван хотел лезть в драку, но Маира его удержала.
– Да я! – кричал Иван. – Да я! Ах ты, дешевка! Чтоб я не отдал? Да я – рабочий человек. Я премию получил. Я могу часы оставить, если девушка не верит…
– Верю, верю, – сказала Маира. – Верю всякому зверю…[5]
Иван рвал из кармана паспорт, а паспорт тоже весь был в табачных крошках. Газетный человек притих.
– Смотри!
– Мне это вовсе ни к чему. Еду из Норильска отдыхать, а тут разводят скандалы. Что тут у вас происходит, девушка?
И не посмотрел. Не любопытный попался норильчанин[6]. А посмотрел бы, так на него глянул строгий и округлый Ванин лик, размером 3 на 4 см, и широкие плечи, украшенные ефрейторскими погонами.
Не посмотрел. Притих. Рассердился.
И тут опять выручила Маира.
– Ну ты. Не базарь. Я тебе верю. Все. Ступай. Отдашь. Не завтра, а через два дня. Я завтра не работаю.
Иван стал вытирать глаза, потому что он уже плакал.
– Спасибо за доверие, – хлюпал он. – Я его оправдаю. Ты не замужем?
– Ступай, ступай, жених!
– Спасибо за доверие.
И, окончательно ослабев, поддерживаемый дядей Ваней, был выдворен на улицу. С улицы он стучал в окошко и делал умоляющие, приветственные и обещающие принести денег знаки. И слезы струились по его щекам. Да, слезы! И нечего над этим смеяться. Он плакал, потому что знал – сейчас можно, сейчас – время. Маира – человек. Ваня был счастлив.
А Маира вдруг что-то загрустила и стала очень злая. То есть все про нее всегда знали, что девушка она добрая и лишнего злого слова никогда никому не скажет. А тут поругалась из-за вилки с товаркой Аней. Ни с того ни с сего нахамила норильчанину, и тот даже хотел писать жалобу, от какового экстренного поступка его долго отговаривала метрдотель Марья Михайловна. Отговаривала, а Маире потом сказала:
