На углу ее догнал Эд, поймал за рукав.
— Не надо истерик! Я просто высказал пару мыслей вслух.
— Мир — не твоя лаборатория.
— Пойдем посмотрим еще, — сказал Эд.
В поношенном пиджаке с обтрепанными рукавами он был похож на ветерана войны, попрошайничающего в метро.
— Ты все испортил.
— Не говори так! Послушай, иногда я просто не могу удержаться. Сам не знаю, что со мной.
— Зато я знаю, — ответила Эйлин. — Ты в детстве мало играл.
Он тянул ее за руку, она упиралась. Над крышкой канализационного люка поднимался пар, урчание мотора проезжающего мимо автобуса дрожью отдавалось в груди. Эйлин вдруг стало тесно в границах физической реальности. Ужасно захотелось оказаться куклой в витрине — застыть в безупречной гармонии, неподвластной времени. Хорошо, наверное, избавиться от необходимости постоянно принимать решения, только раз в году возникать из небытия и радовать людей, толпящихся за стеклом. Реальный мир такой неприютный, и краска всюду облезлая, и счастье не безоблачное.
— Когда-нибудь, — сказала она, — мы придем сюда снова и ты будешь радоваться и не говорить гадостей. Это моя мечта.
— Пусть она сбудется уже в этом году, — отозвался Эд. — Идем, посмотрим на витрины. Пожалуйста, солнышко! Позволь, я все исправлю.
— Поздно, — ответила она.
— Не говори так! Никогда не поздно.
Эйлин наконец посмотрела на него. Мимо шли люди, спеша по каким-то своим неведомым делам. А ее жизнь была здесь и сейчас, пусть и показалась на миг тусклой и безрадостной. Рядом стоял человек, вместе с которым она решила провести эту жизнь. Он держал шляпу в руке, словно специально ее снял, чтобы умолять Эйлин. У него всегда будут недостатки, он будет слишком упрям в спорах, слишком беспощаден к несовершенству мира. «Нельзя все время носить власяницу», — подумала Эйлин. И все же он упрашивает ее вернуться к презираемым им витринам. Эйлин вдруг подумала: Эд всегда делает то, что считает правильным, он просто не умеет иначе. Вот сейчас он понял, что был не прав, и для него важнее всего на свете исправить ошибку.
Прохожие вокруг казались бестелесными, будто плыли по воздуху, и только сумки с покупками удерживали их на земле.
— Я тебе говорил, как мне нравится твоя прическа? — спросил Эд, и Эйлин позволила себе смягчиться, ведь она-то думала, что он ничего не заметил.
Они возвращались к универмагу по запруженной людьми улице. Внезапно Эйлин поняла, что есть особое совершенство в несовершенстве ее мужа — ее живого, смертного мужа, с его преувеличенным стремлением обличать уродливые гримасы капитализма и с чуть кривыми ногами, которые так уверенно несут его вперед. Эйлин не сводила глаз с его ботинок, ступающих по тротуару. Пусть он ее ведет куда хочет; она всюду будет следовать за ним.
